Советский опыт, автобиографическое письмо и историческое сознание: Гинзбург, Герцен, Гегель

Особое положение среди таких историков литературы занимает Лидия Гинзбург (1902–1990), для многих из нас — человек проницательного и беспощадного видения [13]. В своей влиятельной книге «О психологической прозе» (1971 и 1977) Гинзбург описала кружковую жизнь первых русских интеллектуалов 1830–1840‑х годов как жизнь осознанно историческую, оформленную в жанрах «человеческих документов» (писем и дневников), «промежуточной литературы» (мемуаров) и психологического романа. В этой книге Гинзбург переработала, в сжатом виде, написанную еще в сталинскую эпоху монографию “«Былое и думы» Герцена», опубликованную в 1957 году. (В 1950‑е Гинзбург участвовала и в подготовке текста «Былого и дум» для академического собрания сочинений Герцена.) Заметным авторитетом пользуются и ее дневниково–мемуарные «записи», охватывающие весь советский период, с 1920‑х до 1980‑х годов. Впервые опубликованные в конце 1980‑х, эти записи были известны ее ближайшему окружению в устном исполнении и раньше. Влиянию Гинзбург как культурного посредника способствовало наложение в сознании читателя текстов о круге Герцена и текстов о поколении и круге самой Гинзбург. (В своих «записях» Гинзбург прямо говорит о «втором, интимном смысле» историко–литературных работ, в частности своих книг “«Былое и думы» Герцена» и «О психологической прозе»[14].) Гинзбург–литературовед представила «Былое и думы» как ключевой для формирования русского исторического сознания текст и как продукт группового этоса первых русских интеллигентов–гегельянцев 1840‑х годов. По ее словам, «едва ли существует еще мемуарное произведение, столь проникнутое сознательным историзмом, организованное концепцией столкновения и борьбы исторических формаций, вынесенной Герценом из школы русского гегельянства 1840‑х годов и переработанной его революционной диалектикой»[15].

2

Сделаю небольшой экскурс о понятии «историзма», или «исторического сознания», и об историзме «Былого и дум». Представление об историзме как о новом мировоззрении, которое сложилось в европейской культуре в ходе Французской революции и наполеоновских войн, вошло в обиход после Первой мировой войны стараниями историков, ставших свидетелями катастрофических событий ХХ века. Достаточно вспомнить слова Георга Лукача из монографии об историческом романе, написанной в 1937 году в сталинской Москве (здесь он нашел убежище от Гитлера): «Именно Французская революция и подъем и падение Наполеона впервые сделали историю массовым опытом, во все–европейском масштабе <…> укрепляя чувство, что есть такая вещь, как история, что это непрерывный процесс перемены и, наконец, что история оказывает непосредственное влияние на жизнь каждого отдельного человека»[16]. Становление понятого таким образом исторического сознания связывают с определенными философскими парадигмами (от Гердера до Гегеля) и литературными формами (романными и автобиографическими). Так, согласно основополагающему труду Фридриха Майнеке, «Возникновение историзма» («Die Entstehung des Historismus»), опубликованному в Берлине в 1936 году, историзм был частью философии личности, основоположником которой Майнеке считал Гёте. Бенедикт Кроче, который жил и работал в Италии при Муссолини, настаивал, что историзм как новая концепция человека был впервые сформулирован в философии Гегеля, в связи с представлением об историческом процессе как диалектическом самораскрытии духа. Для Кроче гегельянский историзм был и личным мировоззрением. Карл Левит (философ, бежавший из гитлеровской Германии в Америку) в книге «От Гегеля до Ницше» (1941) писал об историзме индивидуального сознания как о достижении Гёте и Гегеля.

Едва ли не центральную роль здесь сыграла темная и загадочная «Феноменология духа» Гегеля, понятая, в педагогическом и психологическом ключе, как программа формирования своего «я», или субъективности, пригодная к употреблению и в частной жизни конкретного человека. Едва ли не главная роль принадлежала здесь истории. Читая «Феноменологию…», люди постнаполеоновской эпохи вдохновлялись попыткой Гегеля изобразить (говоря его языком) «опыт сознания» (или «духа»), проходящего в своем развитии через последовательные формы, то есть своего рода «историю образования сознания», как повторение развития всеобщего, внеиндивидуального духа, который воплощен в истории. Казалось, что философская парадигма Гегеля открывала возможность для самоопределения (субъективации) посредством полной интеграции своего «я» в историю.