Советский Пушкин

Поэзия Пушкина была свободна, беспечна, счастлива, партикулярна, пока ее светлый строй не нарушался реакционными силами официальной и неофициальной действительности. Творчество Пушкина было независимо от всех идолов общественного мнения и служило высоким идеалам гуманности и красоты, превышавшим уровень его времени. Пушкин был гений, но гений-исключение. Гений раздражает непросвещенную самодовольную посредственность, претендующую на право или даже имеющую право вязать и решать. Гений «крамольный» вызывает уже не раздражение, а злобу, преследование. Свобода «крамольного» гения слишком настойчиво подчеркивает рабство большинства, а в особенности добровольное рабство. Даже жрецы искусства типа Сальери ограничены общим уровнем и рутинными правилами своего ремесла. Судьба гения во времена Пушкина была трагична! Это выдающееся над всеобщим уровнем исключение господствующие силы среды стремились срезать. Гения неизбежно ждали возмездие и гибель, как Моцарта в маленькой трагедии «Моцарт и Сальери». Пушкин признавал роковую власть судьбы. Он чувствовал себя перед ней беззащитным, он не умел защищаться, он не знал, как бороться. Отношение к борьбе как средству победить зло в мире – одно из главнейших отличий между Пушкиным и нами. Пушкин много ждал от просвещения и справедливости самих по себе, он не знал, что осуществления идеала можно добиться только борьбой. Пушкин не понимал простой для нас вещи: в борьбе есть надежда на победу, если не для себя, то для будущего, для детей. Действительность все равно таила в себе угрозу гибели: лучше и почетнее было погибнуть в борьбе, чем встретить смерть общественно пассивно, с опущенными руками. Однако, Пушкин, и не сознавая необходимости общественной борьбы за лучшее будущее, как личность, стихийно протестовал. Он был сломлен, а не подчинился, как позже него Достоевский. Пушкин умел смотреть в глаза реальной действительности; знание правды о действительности вело его к смирению перед ней, к признанию превосходства ее сил и невозможности бороться с нею. Но он не хотел и не умел подличать, – он не переходил на сторону враждебной действительности, он не присоединял своего голоса к славословящим ее. Он пытался обмануть суровую необходимость; он хотел найти такой уголок, на который не распространялась бы ее власть. Партикулярный эпикуреизм и стоицизм, ноты которого пробиваются в миросозерцании Пушкина в конце его жизни, были формами признания власти судьбы и одновременно заключали в себе попытку уйти от ее возмездия. Во времена Пушкина жилось хорошо тем, чьи интересы и стремления совпадали с «судьбой», с господствовавшими историческими силами.

Тем же, чье миросозерцание и воля не совпадали с «судьбой», было плохо, хотя бы они и выступали ранними провозвестниками будущего. Им грозила гибель, их часто и настигала гибель. Наша ненависть к эксплуататорскому и угнетательскому прошлому увеличивается оттого, что оно слишком часто срезало лучшие головы человечества, прокладывавшие дороги в будущее. Наша гордость победами социалистической революции увеличивается от сознания, что инициатива, творчество и гений могут свободно проявлять свои силы, что их ждет не возмездие, а признание и благодарность. Мы уже не подвластны судьбе, мы хозяева над судьбой. Будущее СССР определяется не игрой стихийных сил, а разумным планом. Мы умеем предвидеть будущее и реализовать наши надежды. Пушкин знал правду познания действительности и смирения перед нею; мы знаем правду познания и власти над действительностью Социалистическое человечество подчиняет себе законы природы и законы истории.