Советский русский рассказ 20-х годов

Стремясь освоить рождающуюся жизнь в разных ее проявлениях — хозяйственных, идеологических, нравственных — рассказ обращался к бытовой конкретике, к живым подробностям. И это было неизбежно. «Надо было прежде всего собрать материал — наскоро, наспех записать то, что случилось в годы революционной борьбы», — писал А. Воронский. Внимание к быту принесло в «малый жанр» богатый фольклор, свежесть слов и «словечек», но привело и к натуралистическим тенденциям, к фактографизму, к размыванию жанровых границ, к превращению рассказа в эскиз, в жанровую зарисовку. Современники остро ощущали недостаточность того калейдоскопа наблюдений, который предлагал на первых порах рассказ, связывали свои ожидания с возрождением сюжетной новеллы. Она не заставила себя ждать. А. Толстой, Н. Тихонов, Л. Лунц, М. Булгаков, Б. Лавренев дали блестящие примеры свободного владения сюжетом. Предельное сближение рассказа, физическое «смыкание» его, как, впрочем, и литературы в целом, с действительностью оказалось возможным преодолеть с помощью фантастики, гротеска, гиперболизации, намеренного сдвига пространственных и временных отношений, создания экспериментальных обстоятельств. Мастерски пользуются такими условными способами обобщения А. Грин, Л. Лунц, Е. Замятин, М. Булгаков, В. Каверин. Но и там и тогда, когда рассказчик обращается к воссозданию реальных, а не условных характеров и коллизий, когда он сохраняет видимое правдоподобие в построении сюжета и характера, а подчас даже впрямую следует логике исторического события, он может взорвать жизнеподобие своего художественного мира изнутри — особым масштабом описания, которое увеличивает, казалось бы, незначительную деталь и смещает таким образом привычные представления обо всей иерархии целого введением монтажа, разрывающего привычные и предлагающего новые, неожиданные связи; он может добиться этого, разрывая объективное описание метафорой, катахрезой, оксюмороном — средствами поэтического языка, которым дано соединять несоединимое, сводить воедино природу и историю, временное и вечное, высокое и низкое. То есть так или иначе — обратившись к гротесковой, гиперболизирующей оптике — проникнуть в закономерности, которым подчиняется новый мир, а не плестись в хвосте у бесстрастных фактов. Таким путем идут М. Зощенко, Вс. Иванов, А. Платонов, И. Бабель.

Благодаря выходу к новому уровню художественного обобщения — на традиционных ли путях «жизнеподобия», или на путях условного изображения — рассказ 20-х годов сумел поставить перед общественным сознанием важнейшие вопросы.

Материк «малой прозы», созданный рассказами такими несходными в стилевом, композиционном, даже содержательном отношении, пронизывают мысли о соотношении временного и вечного, классового и общечеловеческого, мысли о мере гуманизированно порожденного революцией общественного сознания и о праве на участие к «малым сим», размышления о проблеме «органического» и «ускоренного» развития, наблюдения над рожденным временем утопическим сознанием и его готовностью во имя человеческого блага «упростить» жизнь и заставить ее нестись вскачь.

В рассказах 20-х годов мир предстает в напряженном противостоянии двух лагерей, в состоянии борьбы непримиримых сил и — в поисках новой человечности. «Малая форма», рожденная эпохой «обостренной классовой борьбы», являет собой — в лучших своих образцах — прорыв к общезначимому идеалу.

В тот момент, когда литература 20-х годов вела спор о том, каким быть нашему будущему Дому и хозяевам этого Дома, было высказано немало суждений о необходимости видеть в человеке прежде всего деятеля — на самом деле выходило — работника, коэффициент полезного действия у которого будет тем выше, чем «анонимнее», рационалистичнее, проще будет его психика, чем больше его психическая организация будет походить на машинную. Рассказ 20-х годов противопоставил упрощенному представлению о человеке свидетельства глубины и многообразия духовного мира, рассказал о том, как велик объем потребностей человека, как велика в нем жажда творчества, воздуха, света.

Е. Б. Скороспелова

И. Э. Бабель

Соль

«Дорогой товарищ редактор. Хочу описать вам за несознательность женщин, которые нам вредные. Надеются на вас, что вы, объезжая гражданские фронты, которые брали под заметку, не миновали закоренелую станцию Фастов, находящуюся за тридевять земель, в некотором государстве, на неведомом пространстве, я там, конешно, был, самогон-пиво пил, усы обмочил, в рот не заскочило. Про эту вышеизложенную станцию есть много кой-чего писать, но, как говорится в нашем простом быту, — господнего дерьма не перетаскать. Поэтому опишу вам только за то, что мои глаза собственноручно видели.