Советсткие ученые. Очерки и воспоминания

…Успех в математике меньше всего основан на механическом запоминании большого числа фактов, отдельных формул и т. п. Хорошая память в математике, как и во всяком другом деле, является полезной, но никакой особенной, выдающейся памятью большинство крупных ученых–математиков не обладало.

В кабинете, заставленном книжными полками, — причудливые коралловые ветви. Это не подарок, он добывал их сам, под водой, порой ныряя на большую глубину. А выпала такая возможность, когда в составе научной экспедиции довелось ему обойти океаны на исследовательском судне Академии наук. В семьдесят лет!

Огромная работоспособность и занятия спортом, четкий распорядок дня–вещи, безусловно, взаимосвязанные. Но не могу удержаться от вопроса «своего», личного и, скорее всего, очень несерьезного: «Приходится ли сидеть за рабочим столом по ночам?»

— Нет, — решительно короткой фразой отвечает Колмогоров. В это не верится: неужели даже в студенческие годы, в сессию, за день до экзамена он не засиживался над учебниками допоздна?

— Даже в сессию, — говорит Андрей Николаевич. — Даже за день до экзамена. — И добавляет, смягчившись: — Даже если к экзамену был не очень готов.

Академик Колмогоров удостоен звания Героя Социалистического Труда, Ленинской и Государственной премий СССР, международной премии Больцано, которую называют «Нобелевской премией математиков» (в завещании Нобеля работы математиков оговорены не были), почетный член многих иностранных академий и научных обществ.

Беседу прервал громкий и резкий звонок. Академик пошел открыть дверь.

В маленькой прихожей появились мужчина и мальчик лет восьми. Они пришли к замечательному математику мира, к Колмогорову.

Его не так просто застать дома, в квартире на Ленинских горах. А ведь, кажется, где, как не в тиши кабинета, уединившись, работает теоретик? Книжные полки, настольная лампа, стопка бумаги да карандаш. Листы, испещренные математическими символами, нагромождения длиннейших выводов. И вот появляется искомое доказательство… Не такую ли картину рисует нам воображение, когда мы хотим представить себе работу ученого–математика? Квартира Колмогорова действительно вся в книжных полках и стеллажах. Большой письменный стол. Но не со стопкой чистой бумаги, а заваленный книгами, письмами, журналами, диссертациями и рефератами… Поначалу думаешь, что в таком количестве вещей вообще невозможно разобраться, не то, чтобы сосредоточенно трудиться над чем–то одним. А он и не замыкается в чем–то одном–ни в одной из многочисленных областей математики, ни в самой математике. Он преподаватель, педагог, и этим очень многое определяется.

Встречаясь с академиком, я обратил внимание на то, с каким желанием он говорит о молодежи, подготовке научной смены, делах школьных и вузовских и с какой неохотой — о себе самом.

А его жизнь и творчество необыкновенно богаты и поучительны.

Из письма. «Задумав заниматься серьезной наукой, я, конечно, стремился учиться у лучших математиков. Мне посчастливилось заниматься у П. С. Урысона, П. С. Александрова, В. В. Степанова и Н. Н. Лузина, которого, по–видимому, следует считать по преимуществу моим учителем в математике. Но они «находили» меня лишь в том смысле, что оценивали приносимые мною работы.

«Цель жизни» подросток или юноша должен, мне кажется, найти себе сам. Старшие могут этому лишь помочь».

Из воспоминаний. «В 1918–1920 годах жизнь в Москве была нелегкой. В школах серьезно занимались только самые настойчивые. В это время мне пришлось уехать на строительство железной дороги Казань–Екатеринбург (теперь Свердловск). Одновременно с работой я продолжал заниматься самостоятельно, готовясь сдать экстерном за среднюю школу. По возвращении в Москву я испытал некоторое разочарование: удостоверение об окончании школы мне выдали, даже не потрудившись проэкзаменовать».

Когда в 1920 году Андрей Колмогоров стал думать о поступлении в институт, перед ним возник вечный вопрос: чему себя посвятить, какому делу? Влечет его на математическое отделение университета, но есть и сомнение: здесь чистая наука, а техника — дело, пожалуй, более серьезное. Вот, допустим, металлургический факультет Менделеевского института! Настоящее мужское дело, кроме того, перспективное. Решено поступать и туда и сюда. И семнадцатилетний юноша выстукивает деревянными подошвами самодельных башмаков два маршрута по московским мостовым: в университет и в Менделеевский. Но вскоре ему становится ясно, что чистая наука тоже очень актуальна. Никаких сомнений–это дело его жизни. Все остальное–лишнее–в сторону! В первые же месяцы сданы экзамены за курс. А как студент второго курса, он получает право на «стипендию»: шестнадцать килограммов хлеба и килограмм масла в месяц–это настоящее благополучие! Теперь есть и свободное время. Оно отдается попыткам решить уже поставленные математические задачи.