Я просыпаюсь с ощущением, что она сидит на мне верхом, и засыпаю, зарывшись лицом в ее густые заросли и напевая старые песни Арсена Дедича. Наверно, я просто тоскую по родному краю.
Гуд-Ни, добрая душа, видимо почуяв мою тоску по перепиху в отеческих пенатах, придумывает достойное гранд финале для моих грез: честный плантатор решает повести своих рабов в стрип-клуб «У Бабули», притаившийся в промзоне по соседству.
Мы проходим мимо ржавых автомобильных остовов, мимо синего контейнера, который, подозреваю, набит под завязку плюшевыми мишками, нашпигованными героином. Не зря же этот городок называется Коп-Вор. Миновав стандартного амбала-вышибалу, мы оказываемся в другом мире. Вообще-то мое новое «я» хотело остаться дома, но после недели под бдительным присмотром Балатова трудно было отказаться от такой экскурсии. Меня уже начали посещать мысли, что черноморец — не просто выброшенный на сушу кит, каким кажется. Во всяком случае, допросы, которые он мне учиняет, попахивают фэбээровщиной.
— Мне черную. О’кей? — договаривается он с двумя литовцами, пока мы поднимаемся по лестнице, покрытой красной ковровой дорожкой.
Я делаю глубокий вдох и перед тем, как войти в громогласную пещеру, напускаю на лицо выражение, продиктованное книгой, которую я постоянно штудирую.
И вновь дьявол приводит его на вершину горы, и показывает ему самых соблазнительных и прекрасных женщин на свете, и говорит ему: Сегодня они все будут твоими, если ты обещаешь не убивать их после употребления.
Так говорит со мной дьявол, а может, и Бог, кто знает. Великому грешнику позволяют согрешить в малом, как позволяют наркоману выкурить сигаретку, после то-то как он слез с героина.
Хотя еще рано (поляки, как вы помните, способны продержаться только до полуночи), клуб заполнен почти под завязку. Интерьер оформлен в духе расхожих мусульманских представлений о рае. Много выпивки, полуобнаженные гурии (боюсь, не все из них девственницы) и громкая обволакивающая музыка.
Типичный стрип-клуб. Как в Майами. Или в Мюнхене.
Гуд-Ни знакомит нас с владельцем, своим хорошим другом, круглолицым Августом, больше известным как Бабуля Густи. Он и вправду мог бы сойти за счастливую бабушку: разгуливает туда-сюда с колыхающимся брюхом и дрожащим от радостного смеха двойным подбородком — ни дать ни взять желе на летающей тарелке. При весьма густой темной шевелюре щеки у него лишены каких-либо признаков растительности. Ну и вместо носа розоватый камушек.
Из Бабули получился бы отличный исполнитель танца живота, кто бы сомневался.
Пока он/она уходит за меню, наш предводитель объясняет происхождение клички: на исландском Goosty Granny значит Тощий Густи. Я недоумеваю по поводу существования такого заведения в Стране Свободной От Проституции, и некоторые поляки со мной соглашаются. Тут возвращается владелец с винной картой, и Гуд-Ни ему говорит: мы, мол, даже не подозревали, что в Исландии существуют подобные места.
— Так их и нет! — рокочет-хохочет Густи, тряся своим аппетитным хозяйством. — Их нет!
В меню указаны только мясные блюда. Сырые телеса, слегка зажаренные телеса, по-прибалтийски, по-чешски, по-русски. Цены высоки, как шест в центре сцены, но наш толстый друг делает для людей Гуд-Ни 50-процентную скидку.
— Вы ее заслужили! Вы строите новую Исландию! — восклицает он. Щеки красные, глаза сияют.
— Есть черная? — интересуется Балатов.
— Черная русская? — хохочет Густи и вдруг, осекшись, щелкает в воздухе пальцами.
Стройненькая карибская принцесса, жемчужноглазая девушка пятого дня, выходит из угла, темного, как ее кожа, и наш черноморец тут же заказывает бутылку шампанского. Я же беру большую кружку пива у стойки бара и наблюдаю оттуда за разбредшимися товарищами, каждый из которых по-своему пестует свое сексуальное одиночество.
Зазвучала новая песня. «Здесь стало как-то жарко, / Не хочешь ли раздеться?» Старый хит Келли. Или Нелли. Может, даже Белли. Залезая языком в дырку, оставшуюся после выбитого зуба, я поглядываю на танцовщицу. Та срывает свои стринги, и миру является… жалкий кактус. Поколение «Жилетта» превратило секс в какую-то хирургическую операцию. Я мысленно говорю «Скал!» всем своим волосатым королевам и вспоминаю чернющие влажные джунгли моей Муниты. «Кто-то должен думать об озонном слое!» — любила она шутить.