Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991

Немки — красивые, породистые, отмытые, грудастые, богато со вкусом одетые. Сила нации. Столько красивых женщин — подряд, косяками, я не встречал ни в одной стране.

21 марта 1973 г.

Всего неделя, как я был в Германии. Отскочило и это.

Сегодня — «грозные события». Неожиданно Загладина и Шапошникова вызвали на Секретариат ЦК и объявили им «на вид, строго предупредить» за то самое дело, которое было в канун 7-го ноября, т. е. тому уже 5 месяцев (речь идет о небольшой выпивке в кабинете Загладина, участвовал и я, и Кусков, и Жилин, и Пушков, и Брутенц, но большинство ушло рано, «попались» оставшиеся часов до одиннадцати).

Почему вновь все это всплыло? Мы все вместе долго обсуждали, старались докопаться до корней. Щелчок Пономареву? Зачем? По-видимому, в «верхушке» продолжается перестановка акцентов, перебалансировка, первый явный знак которой — понижение Полянского. Дело в том, что вслед за разбором Загладина и Шапошникова, тут же на Секретариате сняли Яковлева с первого зама агитпрома («направить на дипработу»). Предлог — его статья в «Литературке», громившая почвенников и современных славянофилов. И, собственно, даже не сама статья, а тот факт, что она была опубликована «без ведома». (Справка: каждому более или менее аппаратно грамотному человеку ясно, что она не могла быть опубликована «без ведома». Когда она вышла и против нее началась вонь со стороны Голикова и К^о, Яковлев организовал утечку информации — а именно: статья была одобрена и разрешена Демичевым.)

Однако, когда Суслов поставил вопрос на ПБ, Демичев заявил, что он статьи вообще не читал. На эту для всех очевидную ложь никто и глазом не моргнул, а выводы были сделаны против Яковлева. Демичеву «подсказали» представить его к отчислению. В записке, говорят, он (вопреки тому, что заявил на ПБ) «подписал», что против содержания статьи не возражает, хотя она содержит идейно-политические недостатки. В вину Яковлеву поставлено главным образом то, что «без ведома» — явная ложь. Общественное последствие этой акции очевидно: статья выглядит как ошибочная, причем настолько, что ее автора, члена Ревизионной комиссии и фактически заведующего отделом ЦК, сняли с работы. Все наше черносотенство возрадуется весьма.

… Б. Н. не раз в последнее время говорил мне, что у Суслова на столе целые подборки наших произведений (т. е. работников Международного отдела), в которые он, М. А., тыкал носом Пономареву: мол, нехорошо, ведь этих «авторов» воспринимают как представителей ЦК.

Сам Пономарев на этот счет на большом подозрении: он появляется в печати больше, чем все остальные вместе взятые члены, кандидаты ПБ и Секретари ЦК, исключая, конечно, Генерального.

Помощники (особый клан, населяющий Усово и Успенку) открыто бурчат по поводу «теоретической» активности Пономарева, у которого де на побегушках целая свора консультантов-писарей.

Но это все явно уже «отложилось» и на верхотуре. Это создает (вернее выдает) атмосферу какой-то большой коллективной безнравственности. Так называемые «интересы дела» не имеют к этой жизни никакого отношения.

Б. Н. собирал сегодня весь Отдел. Говорил о бдительности при общении с иностранцами. Смысл: не говорить ничего, что не опубликовано у нас. Записывать все сказанное тобой и собеседником в пронумерованную тетрадь. И т. п. Все это — полный абсурд. Никакую политику нельзя делать, если ее исполнителей превратить в истуканов, бездумно повторяющих газетные фразы.

25 марта 1973 г.

Встал рано. Перечитываю «Литературку» — последние номера, которые пропустил из-за ФРГ. Густо идут статьи о современном рабочем, о современном интеллигенте, о современном герое литературы. Каков он? Каким должен быть? В центре таки образ руководителя. За объект дискуссии взят Пешков из «Человек со стороны» Дворецкого (я видел в «Современнике»): «социальная активность, сознательность, гражданская честность и мужество личности героя современности, профессиональное мастерство, четкая компетентность, безусловная рациональность, как условие нравственного подхода к современным задачам». Обсуждают горячо и грамотно этот эстетический поиск современной советской литературы. Но — в свете того, что рассказано выше, — не без хозяина ли они этим занимаются? Или, может быть, хозяин не в курсе дела?

Вчера ходил в Третьяковку на Бориса Мусатова. Только, пожалуй, «Реквием». А так — анемичный мир болезненного, «убогого», как сказали бы раньше, человека утонченного вкуса. Мир, который заставляет задуматься о бесконечности вариаций и возможностей человеческого духа, о нераскрытых тайнах этого духа, которые притягивают, волнуют. Но сам этот художник не волнует.

1 апреля 1973 г.