Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991

Наконец, все мы деликатно намекали Б. Н., что Брежнев никогда не откажется от того, что связано во всем мире с его именем, какие бы негативные события и факты ни произошли. Обратили его внимание на то, что, несмотря на массированную атаку на нас в связи с Сахаровым и евреями, несмотря на то, что завис 2-ой этап европейского Совещания (из-за «третьей корзинки» — обмен людьми, буйства Джексона с законопроектом о режиме наибольшего благоприятствования и т. д.) Брежнев неизменно, не упуская случая, принимает лично каждого из появляющихся в СССР американского деятеля, особенно по коммерческой части и в беседах с ними упорно жмет на долговременное сотрудничество. Его не смущает даже отказ Конгресса утвердить вышеупомянутый закон… А ведь проблема Мы- США пока еще главная с точки зрения возможности мировой войны. Но старик со своим теп1аШе 30-х годов уперся. Обижался, когда пропускали его малейшее предложение, делал нам выговоры и т. п. В результате получилось ни то, ни се. Крупно сказано о сдвигах, но рядом — с большой тревогой о продолжающейся подготовке войны.

Начавшаяся в прошлую субботу, 6-го октября, война на Ближнем Востоке, казалось бы, сработала на концепцию Б. Н., хотя он, конечно, знал об интенсивной работе в эти дни «красного телефона» между Кремлем и Белым домом. А Брежнев, чуть ли не на другой день, принимая Танака, заявил на обеде — «наша внешняя политика может быть только миролюбивой». То есть вопреки всему и несмотря ни на что.

Его не смутило, что китаец совсем накануне напомнил: запугивание Ближневосточной войной, которая якобы превратится в мировой пожар, — это, мол, треп сверхдержав, которым выгодно состояние «ни войны, ни мира». И в самом деле, как только война началась, вся наша пропаганда и известные мне акты политики направлены на то, чтобы представить дело как локальное. Даже новости о боях там сообщаются где-то на предпоследнем месте в последних известиях по радио и телевидению.

21 октября 1973 г.

С понедельника до пятницы был в Волынском — 2. Александров-Агентов, Загладин, Иноземцев, Жилин и Чаковский — писатель. Мы с Иноземцевым поселились отдельно в маленькой дачке (бывшая Василевского — во время войны). Я

— в той же комнате, где был летом, когда готовили Крымскую встречу.

Работа строилась в темпе и в духе, который легко можно было предугадать.

Собрав нас всех вместе плюс стенографистка, Воробей почти без запинок стал диктовать полупроспект, полутекст на основе плана, составленного у него в кабинете в пятницу. Строго выдерживал оптимизм в отношении разрядки. Более того, ввел такую новинку: упомянуть Никсона, Брандта, Помпиду, Кекконена, Пальме, Ганди… в контексте творцов современной разрядки напряженности, т. е. (принимая во внимание характер события — Конгресс мира) в качестве «творцов мира». Это, конечно, было весьма смело, особенно в свете того, что все антиимпериалистические и прочие силы объявили Никсона (особенно в связи с Вьетнамом) кровожадным убийцей и преступником на уровне Гитлера.

Мы все не возражали (вообще Воробья отличает от Б. Н. и ему подобных честность политического мышления — я еще скажу об этом!). Но обратили внимание на трудности другого рода. Неловко тогда не помянуть деятелей соцстран… Да — но кого именно упоминать? По железной традиции — всю обойму? Но тогда и Чаушеску, и Ким-Ир-Сен (!), т. е. людей, которые делают все, чтоб подговнить нам в международной политике? А в отношении Чаушеску — еще и такой деликатный момент. Он недавно сделал турне по Латинской Америке. Потом пленум РКП объявил это величайшим вкладом в обеспечение всеобщего мира! Таким образом, назвав Чао, Брежнев санкционировал бы эту оценку перед всем миром.

Однако, принялись за дело, распределившись кому что писать. Мне достался последний раздел: «Какого мира все хотят», «сочетание общечеловеческих и текущих задач», «проблемы, которые на очереди для закрепления разрядки», «наша философия мира — почему мы оптимисты?» и торжественный финал.

Мои отношения с Александровым — нашим Киссинджером — прежние. Он меня не терпит, видимо, чувствуя всем своим острым, проницающим чутьем мою неприязнь к нему… Хотя я уже давно стараюсь ничем это не выказывать. Любые мои предложения или замечания вызывают автоматически раздражение. И только, если их поддерживают другие, он их принимает. Мой раздел, хотя и понравился ему (он сказал об этом Чаковскому и Жилину) подвергся всяческим сомнениям, причем (как это ни парадоксально) именно в тех местах, которые были написаны по идеям, высказанным самим Александровым. Некоторые из этих идей он осмеял и я вынужден был сообщить, что они принадлежат ему самому. Он только сверкнул на меня очками.