Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991

Убрали из Конституции пункт о президентском совете. Возразили только 34 голоса. И в тот же момент Яковлев, Примаков, Шаталин, Ярин, Медведев стали никем. Подошел ко мне Примаков. Смеется. Надо, говорит, идти машину из Академии наук заказывать. Из президентского совета уже не подадут. Вспомнил: «Когда меня назначили на Пленуме ЦК кандидатом в члены Политбюро, то при выходе из здания меня уже ждал у подъезда «членовоз» — (ЗИЛ с охранником).

1990 год. Послесловие

Этот год стал поистине трагичным и для страны, и для Горбачева.

Стало совершенно ясно, что великая и благородная идея — увести страну из сталинистского тоталитаризма и построить некое новое, действительно народное общество — оказалась невостребованной.

Дарованные с этой целью гласность и свобода развязали разрушительную силу, протестная и хаотическая энергия которой копилась десятилетиями. И она вырвалась наружу, захватив к 1990 году практически все сферы жизни страны.

Вместе с тем оказалось, что нация, истощенная потрясениями ХХ столетия, уже не обладает творческой энергией для созидания достойного самой себя нового общества. Имперский ресурс, который был источником и импульсом возвышения и развития России, превращения ее в великую державу был уже исчерпан. А другого не было, ибо на протяжении почти пяти веков российская нация — во всех своих характеристиках, положительных и отрицательных, складывалась и набирала жизнеспособность именно как имперская. Поэтому, кстати, и была так податлива и терпима к тоталитарному правлению — будь то самодержавие или большевистская диктатура.

Но, оставаясь европейской, она уже не могла сохранить себя в этом режиме к концу ХХ столетия — в условиях вступления христианской цивилизации в новую эру.

На долю Горбачева выпало понять это. И он предложил правильный, единственно возможный выход — включить страну в наиболее перспективное русло современного мирового развития, отказаться от «особности», противопоставлявшей ее Западу, который оставался главным очагом этого развития.

Для этого надо было преодолеть тоталитарное прошлое. Как — вот главная миссия «Перестройки». Горбачев попытался реформировать советский, по сути, тоталитарный строй. Но оказалось, что он не поддается реформированию. И в 1990 году это выявилось со всей очевидностью.

Реформировать — значит действовать эволюционно, отказаться от революционно-насильственных методов, которые не только дискредитировали и загубили в конце концов высокие идеи Великой революции 1917 года, но и завели страну в тупик.

Не мог Горбачев прибегнуть к таким методам также и по моральным соображениям, по своему духовному складу. Будь он другим по натуре, таким, как его предшественники и коллеги, он бы вообще и не отважился начать «Перестройку».

Вот тут-то и образовалось трагическое противоречие между целями и средствами. Очистить общество (советское, российское, русское общество!) от сталинского наследия и навязать ему новые законы жизни можно было только через революцию, сравнимую по размаху и мощи с Октябрьской.

Однако, чтобы ее совершить, у нации (и у Горбачева как лидера, который для этого должен был располагать соответствующей социально-политической массовой «армией»), не было ни сил, ни возможностей. А путь медленного изживания тоталитаризма с использованием к тому же сложившихся при нем кадров, органов, «правил игры», средств и методов привел к развалу государства и в конце концов к исчезновению страны.

1990 год — как заметил читатель — заполнен лихорадочными попытками Горбачева мобилизовать средства — общественные и материальные — для продолжения и закрепления преобразований.

Углубляя главную свою ошибку, он не жалел усилий, чтобы заставить партию служить делу перестройки. И это — несмотря на все срывы, неудачи и разочарования, которые ему преподносили каждый Пленум ЦК, почти каждое заседание Политбюро, каждая встреча с партийными «генералами». Партия в этот год стремительно превращалась в открытого врага преобразований по-горбачевски. И особенно это бросалось в глаза в верхних ее эшелонах — в Политбюро, в Центральном Комитете, в аппаратах всех уровней, в обкомах.

Перетягивание Горбачевым авторитета высшей власти от Политбюро и ЦК КПСС в светские инстанции начато было с роковым опозданием, как и учреждение президентской системы. Иллюзии относительно «КПСС — авангард перестройки», а потом страх перед отторжением партии, оттеснением ее на обочину политического процесса помешали Горбачеву своевременно создать новый, эффективный центр власти. И он оказался бессилен перед националистическим взрывом и распадом экономической базы государства. Хотя — я убежден — и то и другое было неотвратимо объективно при отказе от тоталитарных методов сохранения империи и централизованного государства.