Совок – 12

— Будешь орать, я тебя убью, ты меня понял? — ровным голосом задал я вопрос.

Губанов затряс головой, показывая, что понял и орать не собирается. Развязав на его затылке узел, я вытащил из его рта затычку.

— Поговорим? — не обращая внимания на его слёзы и тонкое поскуливание, обратился я к бывшему коллеге, — Имей в виду, будешь дальше упорствовать, я тебе все суставы продырявлю, ты в этом даже не сомневайся!

Голоса я не повышал и эмоционально свои угрозы никак не окрашивал. Капитан Губанов не переросток из ПТУ, подломивший уличный ларёк или изнасиловавший припозднившуюся прохожую. Его на голос и громкие угрозы не возьмёшь, с ним надо тоньше.

— Я всё скажу! — глядя на меня совсем другими глазами, нежели еще пять минут назад, сдался бывший опер.

Теперь это безвозвратно сломленное существо опером уже точно, не было. Он и человеком, в полном смысле этого слова, тоже уже не был. Именно ради этого его состояния, всё зверство и было проделано. Нет для него сейчас такого предательства или иной какой-либо мерзости, на которые он не пойдёт. Ради того, чтобы к нему не приближался я. С дрелью профессора. И будь я на его месте, результат был бы тот же. Это жизнь, а не кино про героических советских штирлицев. Однако надо продолжать работу, лирику следует оставить на потом, до лучших времён.

— Повторяю, если соврёшь и ли утаишь что-то, я у тебя ни одного целого сустава не оставлю, ты это понимаешь? — я приблизился и внимательно вгляделся в глаза злодея.

Экс-капитан перекосился от ужаса и попытался податься назад, но у него ничего не получилось. Он зажмурился и протяжно завыл. И тут же умолк, опомнившись. Отлично! Значит, я добился желаемого! Капитан мне верит. Он поверил, что убью!

Губанов открыл безумные от боли и страха глаза, и мелко затряс головой.

— Я понимаю! Я всё тебе скажу! — скосив глаза, он с ужасом и трясущимися губами смотрел на своё мокрое от черной крови колено. Дырки в ноге почти не было видно. Вместо неё торчали какие-то непонятные махры и красно-белое крошево. Немного, но для того, чтобы впечатлиться даже мне, этого хватало с избытком.

— Мне в больницу надо, Корнеев! — срываясь на всхлипы, просительно и жалобно проскулил Губанов. — Я тебе по пути всё расскажу! Всё! Прошу тебя, отвези меня в больницу!

Что ж, он действительно утратил способность трезво мыслить! Дырявить ему вторую коленную чашку мне не хотелось и я форсировал беседу.

— Вопрос первый! Кто тебе указал на меня? Кто тебе сказал, что касса Водовозова у меня? — я указал рукой на стол, где лежал электроинструмент, — Не нужно меня провоцировать, отвечай! Ну!!

Я подался к столу и протянул руку к электроинструменту.

— У покойника подруга была, — перемежая слова со стонами, начал открываться мой респондент, — Она и сейчас на «ликёрке» работает. На складе. Она про тебя всё и объяснила! Она сама меня нашла.

Глава 5

Опять двадцать пять! Видимо, нести и всё же никогда не донести мне этот мой крест… По всему выходит, что никуда от них, от женщин, то бишь, мне не деться! И тут это шерше ля фам, сука, меня настигло! Там, где я его совсем не ждал.

Перед глазами, как живая, встала несравненная мадам Ирсайкина. Женщина, безусловно, достойная во многих отношениях. Уже много лет, как городская жительница, судя по её установочным данным. Но свято блюдущая некоторые деревенские традиции. Не самые лучшие, следует отметить, традиции. Я бы даже сказал, традиции специфические. Судя по исходящему от неё амбре, а я это хорошо помню, мылась она строго по субботам. Или по пятницам, так как совсем не факт, что она иудейка. Но в любом случае, не думаю, что это приключалось чаще, чем раз в неделю. Именно по этой причине, во время всех последующих допросов после самого первого, я всегда усаживал её подальше от своего стола. У стеночки и ближе к выходу из кабинета. И как можно скорее старался закончить с ней свой процессуальный диалог. Иного интимного общения с этой немолодой, но, безусловно, выдающейся женщиной, у нас, слава богу, быть не могло по определению.

Теперь же, после огульного заявления моего внезапно охромевшего экс-коллеги, многое усугубилось. И усугубилось на порядок. Ко всем прочим эксклюзивным особенностям Марии Антиповны Ирсайкиной добавлялись грехи, куда более тяжкие. Теперь, помимо присущей ей тяги к свальному греху с армянами-шабашниками и хронической немытости грузного тела, к её минусам можно смело прибавить еще два пункта. Кровожадное вероломство, прогрессирующее на почве корысти и неуёмную склонность к огульной клевете. И, что самое печальное, обе последние её подлости были направлены не в какую-то неопределённую абстрактность, а конкретно на меня, увечного.

— Ты кого имеешь в виду, Губанов? — решил я исключить все, даже самые маловероятные разночтения, — Ты это сейчас про Аллу Юрьевну? Про Юдину?

Мелко содрогаясь от нервной трясучки и при этом, не отвлекаясь от созерцания своего правого колена, капитан расстроенно помотал головой.