Совок 3

— Что-то меня плющит, давай полчасика покемарим? — стараясь не глядеть в глаза барышне, я полез к стенке, накрываясь одеялом с головой. — Но потом мы обязательно продолжим! Ты свет гаси и рядом ложись, я без тебя не усну! — вяло капризничал я, растягивая слова.

Моя личная парикмахерша и теперь уже очень близкая подружка послушно выключила свет и улеглась рядом под одеяло. Она интимно устроила свою божественной красоты голову на моей груди и даже закинула на меня ногу.

Не знаю, сколько времени мы так пролежали, но уже совсем скоро моя возлюбленная выбралась из под моей руки. Потом она тихонько толкнула меня в плечо. Потом толкнула гораздо сильнее и так еще несколько раз. Я лежал бревном и размеренно сопел. Галя-Наташа, встала с кровати и, не включая света, быстро оделась. Одевшись, она подошла и, наклонившись, прислушалась к моему дыханию. Наверное, мое размеренное сопение ее удовлетворило и она деловито направилась в коридор. А я опустил руку к полу, где у плинтуса, между кроватью и стеной дожидались своего времени табельный ПМ и стартовик.

В прихожей послышался щелчок отпираемого дверного замка и шепот.

Патрон уже давно был в патроннике и затвор тоже был взведен. То, что боевая пружина от такого варварства просаживается, меня сейчас тревожило меньше всего. Мне оставалось лишь опустить предохранитель, что я и сделал. После чего направил ствол на проем двери, до которого было меньше трех метров.

Ждать долго не пришлось, напротив меня появился силуэт рослого мужика, с какой-то палкой в руке. Мужик, видимо, зайдя из освещенного подъезда в темноту квартиры, на секунду-две тормознулся, чтобы приглядеться.

Меня пришли убивать в самом прямом смысле этого слова и поэтому донкихотствовать я не собирался. В противостоянии с мокрушниками я уже давно не придерживался ни норм УПК, ни каких-либо иных принципов гуманизма. Есть я, который, безусловно, очень хороший человек и есть он, зверь, пришедший меня убить. Вот и все.

— Стоять! — рявкнул я со всей дури и сразу, не давая гостю малейшего шанса, нажал на спуск. И еще раз нажал. Потом выпалил из стартового, который держал в левой руке.

Никаких перспектив выжить Воронецкому или, кто там пришел по мою душу, я не оставил. Целил точно в левую сторону груди силуэта. Промахнуться с такого расстояния не смог бы даже ребенок. А я не ребенок и стрелять по человекообразным в командировках по шашлычным республикам я научился очень хорошо. Никак не должен он выжить. Если бы не в своем жилище, то стрелял бы я в голову. Но тогда это было бы чревато очень серьезным ремонтом с переклейкой всех обоев и побелкой потолка. Да и перед хозяйкой было бы неудобно, если бы клиент пораскинул здесь мозгами. Тупорылая девятимиллиметровая пуля ПээМа она только входит с аккуратной дырочкой в человеческую голову. А вот выходит она, если стрелять сблизи, непременно вынося ползатылка провинившегося лишенца. Такую дыру выходным отверстием язык назвать не повернется. Такую дырень и шапкой хер прикроешь.

Еще когда я только задумывал всю эту комбинацию, то для себя я твердо решил, что того, кто придет меня убивать, валить буду наглухо. А не хер посягать на жизнь лучшего из представителей советской молодежи нынешней эпохи! В то, что это обстоит именно так, я верил свято, не сомневаясь ни на секунду.

Он еще заваливался вперед, когда дверь со стороны лестничной площадки с грохотом обрушилась вовнутрь квартиры. Раздался истошный женский крик, который тут же и оборвался. Держа лежащего на полу злодея под стволом, я, как был, голым, так и подскочил к выключателю. Свет в комнате вспыхнул одновременно лампочкой в прихожей. Я увидел перед собой лежащего мужика с вывернутой назад рукой, рядом с которой валялся обычный плотницкий гвоздодёр.

В комнату заскочил Борис, опасно рыская стволом своего ПээМа по углам.

— Опусти ствол, Боря! Ты смотри, меня не подстрели! — не сводя глаз с лежащего бандита и не выпуская из руки пистолета, я натягивал штаны, не заморачиваясь с поиском трусов.

Из-под злодея неторопливо растекалась темная лужа, а сам он не шевелился. Все правильно. Он и не должен шевелиться. Не для того я влепил ему в грудь две пули.

— Присмотри за ним! — скомандовал я Боре, а сам, подняв с постели стартовик и сунув его в карман, перешагнул через остывающего Воронецкого.

В прихожей Гриненко вытаскивал из-под выбитой двери мою ненаглядную. Мою Наташу. Бесчувственную и с разбитым в кровь лицом. Не желая омрачать свою тонкую психику созерцанием того, как ее подельник будет проламывать железякой мне голову, она тактично задержалась в коридоре. Там ее и накрыла выбитая двумя дюжими операми дверь, погрузив в состояние полной бессознательности.

Быстро вернувшись в комнату, я скомандовал Борису, чтобы он помог Гриненко. А сам, удостоверившись, что Воронецкий точно и безвозвратно охладевает к жизненной суете, начал тщательно его шмонать. В том, что это был Воронецкий, уже я не сомневался. Его приметы, а, главное, его корноухость была красноречивей любых опознавателей.