Совок 4 (СИ)

Вторую половину бутылки мы допивали под мой монотонный инструктаж. Все же не зря я проторчал полдня в подвале ИЦ. На руках я имел шесть сто двадцать шестых форм на всех санитаров морга. Включая тех двоих, с кем успел сегодня пообщаться. Из шестерых судимы были четверо, а из этих четверых, как раз двое моих собеседников. С них мы и решили начать.

— Они сами, думаю, ни причем, — предположил я, — Слишком уж много денег они теряют. Вы завтра утром пообщайтесь с операми, которые эту землю обслуживают и с обеда начинайте щупать их связи. По хатам и притонам пусть там родные опера работают, а вы в свободном поиске поработайте. Вот, держите, — я протянул пять красненьких Стасу, — Это на оперативные расходы. Потолкайтесь вечером у пивнух и по дворам, земля не ваша, может и не опознают вас.

— Потолкаемся, чего не потолкаться! — довольный Гриненко сложил пополам купюры и засунул их в карман. На том мы и разошлись.

Почти весь следующий день я провел в подвальных казематах ИЦ УВД. Поднаторев в перелопачивании материалов, собранных в отношении сексуальных умельцев, я перевалил уже за треть отобранного массива. И даже единожды вхолостую обрадовался, обнаружив нечто похожее. Но сразу же был разочарован следующей подшитой бумажкой. Мужик, отрезавший у убиенной им сожительницы молочные железы и сожравший их, предварительно изжарив, вот уже на протяжении последних шести лет находился в Казани, в дурдоме тюремного типа. Алиби, однако.

После обеда в столовой УВД я поехал в адрес, по которому ранее проживала Рылеева. На тесной лестничной площадке перед приоткрытой в квартиру дверью, стояла крышка гроба. Сразу заходить в квартиру не стал, спустился на первый этаж и начал последовательно обходить соседей. Дома были в основном пенсионеры. Никто из опрошенных ничего мне не поведал. Рылееву характеризовали положительно и о возможных ее недоброжелателях никто ничего не знал. Покойная тётка жила одна и была настолько положительной в быту, что даже приходящего мужика не имела. Тоже самое мне выдали сквозь слезы и упреки родственницы покойной. Так, ни с чем, я и вернулся в подвал к Зиновию Теодоровичу. Особых надежд на консультацию психиатров с Нагорной я не питал, поэтому решил посетить их завтра.

Корпел я до самого вечера, давно уже не отвлекаясь на время от времени спускавшихся в архив следачек и иных, менее миловидных и фигуристых служащих УВД. От опостылевшей макулатуры я оторвался, когда упитанный архивариус уже начал демонстративно позвякивать ключами. Еще одни сутки каторжного подземного труда были впустую вычеркнуты из моей жизни. Я уже не сомневался, что в следующей сотне подшивок тоже ничего полезного не найду. Но также точно знал, что ровно с таким же тщанием, как сегодня или вчера, перечитаю каждую бумажку и завтра.

Выстрелило уже к вечеру на третий день. Когда неизученными остались три десятка подшивок. Сначала зазвонил телефон, а потом пожилой колобок со странным для средней полосы отчеством Теодорыч, позвал меня.

— С тебя литр! Коньяка! — с неуёмной бодростью голосом Гриненко проорала мне в ухо телефонная трубка, — Нашли мы твоего падальщика! Мы в адрес к нему, а ты, давай, в магазин! В райотделе встретимся! — Стас не стал меня слушать и бросил трубку.

В магазин я заезжать не стал. Сдав все материалы архивариусу, я поспешил на белый свет. После подвала, да еще будучи окрылённым благой вестью, я воспринимал пасмурный день с радостным воодушевлением. Вспоминая строчки из школьной программы о том, что темницы рухнут и свобода нас встретит радостно у входа. До РОВД я доехал в рекордные восемнадцать минут. А потом еще почти час просидел в дежурке, ожидая оперов с задержанным нелюдем.

Опера явились без злодея. Оглядев их небритые рожи и непрезентабельную одежонку, не тратя времени, я потащил их к себе. Уже неделю я наслаждался, работая в одиночестве. Мадам Иноземцева лежала на сохранении и все шло к тому, что это ее сохранение закончится декретом.

— Ну, что, оборванцы, рассказывайте! — раздевшись, я уселся за свой стол. — Упустили?

— Не упустили, он еще вчера вечером свалил из города! — возразил Гусаров, потирая босяцкую щетину на подбородке.

— Точно так! Мы его вычислили полтора часа тому как, а он еще вчера уехал! — подтвердил слова напарника, не менее чмошного вида, Стас.

Со слов оперативников, вчера и сегодня они работали, как я им и рекомендовал, методом внедрения. Тратя полученный от меня полтинник на дрянное разбавленное пиво и дешевый шмурдяк в местах дислокации антисоциальных элементов. Один раз их даже принял «луноход» вытрезвителя, но через два квартала, после предъявления ксив, трезвяковцы выпустили оперов на волю.

Оперское счастье улыбнулось Стасу и Боре, кода они в кочегарке общественной бани № 4, в компании приблатнённых алкашей распивали вино «Плодово-ягодное». Которое они по совету новых друзей закупили в количестве, аж восьми бутылок. Благо, что поллитра этой амброзии стоила всего лишь девяносто две копейки. Без цены самой тары, само собой.