Совок

— Пойдемте и мы молодой человек, прошу! — папенька Лев Борисович указующим ленинским жестом направил меня в распашные створки дверей. Я покорно поплелся за профессором, проклиная себя за проявленную вчера мягкотелость. Еще в прошлом бытии мне не единожды приходилось бывать в гостях у родственников моих любимых женщин. Тех, которые снизошли до меня с Олимпа своей богоизбранности. И каждый раз это было то ли экзаменом, то ли кастингом. Я непрестанно чувствовал, что меня осматривают, обнюхивают и ощупывают. Как цыгане чужую лошадь на ярмарке. Решая, свести ее нынешней ночью со двора хозяина к себе в табор или поискать другую, получше. Только, что зубы показать не требовали. Вот и сегодня опять все будет, как всегда. Потому, что народ, подаривший человечеству православие и Христа на кресте, состоит из людей очень консервативных и до крайности обстоятельных в выборе зятьёв.

А квартирка-то знатная, подумалось мне, когда я вошел в зал в три окна, метров двадцати пяти, а то и поболе. Кроме цветного «Рубина», пускающего лаковые блики со своих деревянных боков, у одного из двух окон стоял рояль с закрытой крышкой. Неужто Софья еще и на роялях музицирует, уважительно мелькнуло в мозгу. Ай да Соня! Над инструментом на стене висел портрет красивой женщины. Если бы не ее возраст к сорока, то я бы подумал, что это Софья Львовна. Сходство было поразительным. Если это ее мать, то почему она отсутствует? Посреди комнаты стоял массивный обеденный стол, покрытый скатертью и сервировкой. Профессор взял со стола бутылку коньяка с двумя бокалами и сел в кресло. Мне он указал на соседнее. В зал шмыгнула Софья с какими-то тарелками в руках. Со мной взглядом она почему-то не захотела встречаться. Тем временем профессор наполнил коньяком пузатые коньячные бокалы.

— Итак, молодой человек, как давно вы знакомы с Софьей? — приложившись к своей посудине, спросил он.

Я в это время согревал бокал с коньяком в ладонях, так как бутылку, видимо, недавно достали из холодильника. Вроде бы и ректор Лев Борисович, и даже профессор, а коньяк правильно пить не умеет. А вот я холодный коньяк не пью уже лет тридцать, мстительно подумал я, с завистью оглядывая профессорские хоромы.

— По нынешним временам немало, неделю, как уже, — втянув носом пары достойного напитка, ответил я сонькиному родителю и с удовольствием покатал глоток языком по нёбу.

Отреагировать Лев Борисович не успел, в комнату, на большом фаянсовом блюде его дочь внесла целиком зажаренного гуся. Гусь блестел темно-янтарными боками и потеками жира. Он источал такой аромат, который начисто отбивал интерес даже к коньяку. Захотелось побыстрее услышать приглашение к столу. Это раз! И Лыба, он, все-таки молодец! Хоть он и Лыба. Это два! Продуманная Софа никакого корма мне сегодня с самого утра не задавала. И вот теперь я был готов радовать еврейскую семью своим неподдельно зверским аппетитом. Или огорчать своей плебейской гойской прожорливостью…

— Все за стол! — скомандовала младшая Лишневская-Мордвинцева и я постарался не опередить никого из присутствующих, дабы соблюсти приличия.

Софья указала мне место рядом с собой и мне это понравилось. Потому как ее тетка, еще совсем недавно смотревшая на меня без особой кровожадности, теперь почему-то зыркала очень недобро. Странно это, ведь я ничего еще не успел. Даже сказать чего-нибудь невпопад и уж, тем более, удивить кого-то из присутствующих необдуманным действием. Ни в скатерть не сморкался, ни ложек по карманам не рассовывал, а меня уже не любят в этом доме. Ну и ладно, лишь бы допустили к еде и дали сколько-то времени на поесть, а там бог им судья…

— А расскажите-ка нам молодой человек еще раз, как евреи своим младенцам крестных выбирают? — не выдержав, язвительно обратилась ко мне тетка болтливой вдовы сразу же после первого тоста за знакомство. К слову сказать, в отличие от нас с профессором, потягивающих коньяк, она пила водку.

Лев Борисович перестал жевать, а его дочурка пошла малиновыми пятнами.

— Тетя!! Я ведь тебя просила! — она жалобно посмотрела на сверкающую чернотой колючих глаз родственницу, — Сергей, я только поинтересовалась у тети Паны, правда ли то, что ты мне рассказывал, — попыталась объяснить свою неуместную болтливость Софья и последовавшее за ней бешенство родственницы.

— Нет, конечно, не правда. Это я так пошутил, — невозмутимость, с которой я признался в безобидном розыгрыше вдовы, далась мне нелегко, слишком уж свирепо смотрела на меня ее непримиримая тетка. — Просто я очень веселый человек, Соня! Очень добрый и веселый, — крайнюю фразу я уже произнес, проникновенно глядя в лаза ее тетушки.