Совращение

По прочтении романов ему стали более понятны странности Дарьи. Книги показывали среду, в которой она выросла, и он узнавал в ней черты, свойственные многим героиням русской литературы, но совершенно чуждые женщинам, которых он видел в Шотландии, его матери или дочерям дядюшки в Глазго. Он больше не удивлялся тому, что она засиживается допоздна, выпивая одну чашку чая за другой, или целыми днями лежит на диване, читает и непрерывно курит. Она могла ничего не делать с утра до вечера, и при этом не изнывать от скуки. В ней причудливо сочетались лень и энтузиазм. Дарья часто говорила, пожимая плечами, что по натуре она — восточная женщина и лишь волею случая стала европейкой. Она обладала кошачьей грацией, действительно характерной для женщин Востока. Неряшливость ее не знала предела, она не обращала ни малейшего внимания на валяющиеся по всей гостиной окурки, старые газеты, пустые жестянки. Но Нил уверял себя, что в Дарье есть что-то от Анны Карениной, и переносил на нее сочувствие, которое испытывал к этой несчастной женщине. Он понимал высокомерие Дарьи. Не приходилось удивляться, что она презирала женщин из местного общества, с которыми он мало-помалу знакомился. Нил видел, сколь они заурядны, как Дарья отличается от них живым умом, образованностью, а главное, сколь тонко, в сравнении с ними, все чувствует. Конечно же, рядом с ней они казались совершенно бесцветными. Она определенно не пыталась сблизиться с ними. И если дома ходила в саронге и баджу, то, отправляясь с Ангусом на званый обед, одевалась с роскошью, неуместной для столь маленького городка. Ей нравилось выставлять напоказ пышную грудь и стройную спину. И хотя Нил злился, замечая насмешливые или возмущенные взгляды, которые Дарья провоцировала своей внешностью, в глубине души он сожалел, что она ведет себя столь нелепо. Конечно же, выглядела она величественно, но, если не знать, кто она по происхождению, создавалось ощущение, что ей недостает респектабельности. А вот с некоторыми ее привычками Нил совершенно не мог смириться. Она обладала отменным аппетитом, и его коробило, что за столом она съедала больше, что он и Манро вместе взятые. Он не мог привыкнуть к прямоте, с которой она обсуждала вопросы секса, но шотландская хитрость позволяла ему отражать все ее наскоки, и с врожденной осторожностью он уходил от ее вопросов. Дарья посмеивалась над его сдержанностью.

Иногда она шокировала его. Нил постепенно привыкал к откровенности, с которой она восхищалась его внешностью, и когда она говорила, что он прекрасен, как юный норвежский бог, и бровью не поводил. Лесть отскакивала от него, как горох — от стены. Но ему не нравилось, когда она проводила рукой, большой, но очень мягкой, с ласковыми пальцами, по его кудрям, или, улыбаясь, по гладкому лицу. Нил терпеть не мог, когда ему ерошили волосы или прикасались к лицу.

Он бы предпочел, чтобы у Дарьи не было столь малоприятных привычек, но причину Нил видел в том, что она — русская. Зато ее компания ему очень нравилась. Разговоры с ней, образно говоря, будоражили, как шампанское. Говорить она могла на любую тему. И говорила не как мужчина. С мужчиной обычно знаешь, что он тебе скажет, но с ней такого не случалось. А ее интуиция поражала. Она дарила идеи. Не давала лениться уму и распаляла воображение. Нил чувствовал, что живет, как никогда, полной жизнью. Он словно поднимался на горные пики, и перед ним открывались необъятные горизонты духа. В этих разговорах практически не находилось места хваленому здравому смыслу. Во многом она была самой умной женщиной из всех, с кем ему доводилось встречаться. А кроме того, она была женой Ангуса Манро.