Читаем Современная американская новелла (сборник) полностью

Он обращался к моему десятилетнему брату Макар-туру. Мы придвинули стулья ближе к столу, а мать и бабушка остались сидеть поближе к двери на кухню, откуда падал свет. Отец прочитал небольшую лекцию об ударном действии бойка, вытаскивая тем временем остальную матчасть: красные гильзы, картонные пыжи, медные капсюли, порох и несколько коробочек свинцовой дроби. Он инструктировал хорошо поставленным командирским голосом, словно предупреждая: «Тебе придется несладко, солдат, но я уверен — ты не подкачаешь». Макартур как будто становился выше, внимая этому голосу, выпрямлял спину и помогал расположить снаряжение посреди стола. Отец завершил лекцию разъяснением, что мелкая дробь хороша на голубя или перепела, покрупнее — на утку, кролика и самая крупная — на гуся, на дикую индейку.

 — А какая дробь хороша на человека? — спросила бабушка. Она не то чтобы осуждала оружие, но не могла упустить случая съязвить в адрес отца. Моя бабушка была членом «Женского христианского общества умеренности», а отец давал урок Макартуру, то и дело прикладываясь к виски с содовой.

 — Смотря по обстоятельствам, — ответил отец. — Это зависит от того, собираетесь вы его потом съесть или нет.

 — Ха-ха, — сказала бабушка.

 — Чертовски трудно выковыривать мелкие дробинки из крупного тела, — заметил отец.

 — Ах, как смешно! — отозвалась бабушка.

Отец обернулся к Макартуру и посерьезнел.

 — Помни, оружие всегда заряжено.

Макартур кивнул.

 — И что еще? — спросил его отец.

 — Никогда не наставляй ружье на человека, если только ты не хочешь его убить, — ответил Макартур.

 — Вы меня извините, — вставила мама, подходя к столу. — Но не опасно ли это? — Ее руки дрогнули над банкой с порохом.

 — Вот именно, — поддержала бабушка. — Тут ничего не взорвется?

Отец и Макартур, казалось, ждали этого вопроса. Они повели нас для демонстрации на улицу; Макартур следовал за отцом с банкой пороха и коробком спичек.

 — Порох — это вам не бак с бензином, — заявил отец и отсыпал тонкую струйку пороха на дорожку.

 — И не пшеница в силосной башне, — добавил Макартур, протягивая отцу коробок.

 — Отойдите! — предупредил отец и поднес спичку к пороху. Тот вспыхнул с громким шипением и обдал нас зловонным дымом.

Дым, постепенно белея, рассеялся в ветвях нашего орехового дерева, и тогда бабушка сказала:

 — Какое счастье, что дом может просто сгореть, а не взорваться.

Рассмеялся даже отец. Поднимаясь по ступенькам крыльца, он великодушно предложил мне:

 — А знаешь, ты тоже можешь научиться заряжать патроны.

 — Спасибо, — ответила я. — Но моя участь — жезл тамбурмажора.

Белые ботинки с высокой шнуровкой да розовая помада — вот что было предметом моих мечтаний. Много лет спустя, увидев меня на фотографии в белом костюме, этаком полувоенном обмундировании со всякими ухищрениями, подруга воскликнула: «Какая трата юности, какое глумление над женственностью!» Сегодня, размышляя о своей растраченной юности и попранной женственности, не могу не вспомнить, что я после школы пошла в колледж. Когда Макартур закончил школу, он пошел на войну.


Девять лет прошло со времени того «порохового урока». Я свежеиспеченный специалист, преподаю первокурсникам в большом университете. Ярким июньским днем, в конце учебного года, один из моих студентов, ветеран вьетнамской войны, преподносит мне в подарок человеческое ухо. Только что закончилось последнее занятие семестра. Мы бредем по длинной аллее, обсаженной деревьями, то окунаясь в мерцающую густую тень, то выныривая на полуденный свет. Дело происходит за две недели до солнцестояния, и наше светило, кажется, никогда не было таким ярким. Студент снимает с плеча сумку и говорит:

 — Я хотел бы сделать вам подарок по случаю окончания курса.

Купола платанов впереди нас смыкаются и образуют свод, крытую зеленую аркаду над мощенной камнем аллеей. Сквозь купы вливается тихий ласковый ветерок.

 — Поймите меня правильно… Я хотел бы подарить вам ухо.

Знал ли он, что я выросла в семье военного? Что мой девятнадцатилетний брат сейчас во Вьетнаме? Что войну я представляла в основном по цветным фотографиям, присылаемым Макартуром, где веселые парни позировали у самых больших артиллерийских орудий, — ботинки, отяжелевшие от красной пыли, и джунгли, вздымающиеся за спинами зеленым храмом? За все тринадцать месяцев службы Макартур просил прислать только маринованные артишоки и записи «Роллинг стоунз». Артишоки продавались в стеклянных банках, и армейская почта их не принимала. Пленки, которые я послала в первый раз, испортились в сезон дождей. Я послала еще. Те были украдены каким-то стариком, который захотел продать их на черном рынке. Я послала еще. Макартур подарил записи раненому парню — его перевозили в госпиталь в Токио.

Перейти на страницу:
Нет соединения с сервером, попробуйте зайти чуть позже