— Малолетний преступник, вот кто он такой, — сказала бабушка, когда отец пытался разрешить сомнения по поводу его гражданского статуса. В комнате Макартура она обнаружила тайник с зажигалками. — Откуда у четырнадцатилетнего мальчика деньги на зажигалки? И вообще — зачем они ему?
— Он не курит, — заверила я, понимая, что отец беспокоится отнюдь не о его здоровье.
Мать созерцала зажигалки со скорбным видом.
— Сегодня вечером я с ним поговорю.
— Пока никаких разговоров! — постановил отец. Его тревожило, что преступная вина Макартура установлена в результате незаконного обыска.
— Значит, Макартуру никогда не быть президентом Соединенных Штатов? — спросила я. Нас в семье учили, что если ребенок будет вставать, когда в комнату входят незнакомые люди, вести себя честно, говорить «Да, сэр» и «Нет, сэр» в соответствующих случаях, а затем получит высшее образование, то в конечном итоге он может стать кем угодно, даже президентом Соединенных Штатов. Причем это относилось и к девушке, если она ничем себя не запятнает и поступит в колледж.
Никто не улыбнулся моей шутке.
Полученный отцом документ туманно намекал, что, хотя Макартур, безусловно, сын патриотов, кто-нибудь когда-нибудь сможет усомниться в достоверности его гражданства. Тяжелым ударом бахнула весть, что этот псевдоиностранец, возможно, к тому же и вор.
Военный прокурор, подписавший письмо, советовал всем рожденным за границей детям явиться на беседу в бюро натурализации и иммиграции. Также рекомендовалось принять участие в церемонии, в ходе которой иммигранты поднимают правую руку и торжественно отрекаются от всякой остаточной лояльности к странам, где родились. Все это не «требовалось», а именно «настоятельно рекомендовалось». Мы так и не поняли, почему, собственно, правительство настоятельно это рекомендует, но что-то в слоге письма наталкивало на мысль, что родиться за границей — значит родиться с неким генетическим дефектом, устраняемым хирургическим путем. Словно можно удалить второй мозг. (Коммунистический мозг! Социалистический мозг! Мозг, который прикажет руке поднять оружие против американской демократии!)
— Что вы делали в его шкафу? — спросил отец.
— Вытирала пыль, — ответила бабушка.
— С содержимого коричневого мешочка?
— В Огайо этого бы не случилось, — сказала бабушка. — Если бы мы жили в Огайо, Макартур был бы настоящим гражданином и не слонялся по улице после школы.
— В нашем доме не принято брать чужие вещи без разрешения.
— Вот именно! — Бабушка взяла в каждую руку по зажигалке. —
Когда стемнело, я выскользнула на улицу, чтобы предупредить Макартура. Я очень любила выйти вечером за площадку для гольфа. Перед глазами открывался возвышающийся над гаванью Нью-Йорк: взметнувшаяся огненным факелом в небо Уолл-стрит, слава и ужас огромного города, сверкающая тень которого падала через водную гладь на наш спокойный, тихий островок. А отвернешься от городских огней, и взгляд потонет во тьме минувших трех столетий, скользнет по крышам кирпичных домов, построенных британцами и датчанами. Наш гарнизон был последним пристанищем былого, где солдаты с ленцой шли на работу под сенью деревьев и записанные на пленку звуки горна плыли сквозь листву, как сквозь туман… Зеленый древний остров, где солдаты проходили последний год службы в армии Соединенных Штатов.
Всякий раз, садясь на паром к Манхаттану, бабушка считала, что подвергает страшной опасности свою жизнь или по меньшей мере целостность характера. Она не любила нью-йоркцев. Они дерганые и злые. У них плохие зубы. Там, где они росли, родители не говорили детям, что если в надкусанном яблоке виден червячок, то надо радоваться неожиданной добавке протеина.
— Сколько, по-твоему, она взяла? — спросил Макартур.
— Все, что были.
Он поник. Он все еще не научился делать бесстрастное лицо, которое, как говорят, помогает в любой ситуации.
— Я собирался в понедельник загнать их, чтоб подсобрать денег к рождеству…
— В понедельник ты будешь сидеть у себя в комнате. В понедельник ты будешь звонить друзьям и предупреждать, что не сможешь в каникулы ходить в кино и в гости. — Я протянула ему зажигалку. — По-моему, их не пересчитывали, — сказала я. Остальные так и лежали на обеденном столе.
— Спасибо, — с чувством произнес он. — Это самая лучшая.
— Закурим? — Я открыла отцовскую пачку и вытащила сигарету.
Макартур откинул колпачок и зажег зажигалку, да так лихо и искусно, будто показывал фокус.
— В школе научился.
Никто из нас не курил, но на эту сигарету мы буквально набросились, яростно выпуская дым в свежий ночной воздух.
— Я, естественно, не спрашиваю, где ты их взял, — сказала я.
Он улыбнулся.
— Почти все выиграл в кости или карты. В обед ребята отправляются красть, а после занятий играют на добычу. Вспомни мое прозвище — Крошка Победитель. Мне везет в играх.
— Вот это, наверное, ты можешь сказать родителям, — посоветовала я.
Макартур раздавил окурок каблуком.