Современная американская повесть

От изумления, от радостной надежды у всех загорелись глаза.

— Мы будем жить где-то во-он там, — сказал Джим и протянул руку вперед широким жестом, выражающим и радость, и беспредельную свободу (прощай, жизнь крота, прощай, ты осталась далеко, далеко позади!); Уилли что-то лопотал о маленьком, как куколка, человечке, а малыш протягивал ручонки и агукал. Сердце каждого из них согревала одна общая радость — надежда.

— Новая жизнь, — сказала Анна. — Весна.

Пришли сумерки и притушили яркость красок, смягчили резкость очертаний. Повозка к тому времени уже спустилась вниз. Низкая гряда холмов волнистой линией прочерчивала небо. Земля мерцала отраженным светом, который шел словно из-под зеленой воды, и Анна с Джимом вдруг запели:

Далеко в низине травка зеленеет,
Опусти головку, слышишь — ветер веет.

Уилли задремал у Мэйзи на плече. Сонный Беи положил голову ей на колени и не отрываясь всматривался в бездонную, прозрачную зелень неба. Даже веселое позвякиванье колес зазвучало потише, и стук копыт вдруг почему-то стал приглушенным и необъяснимо прекрасным. «Розы любят ночной ветер, а фиалочки — росу…» Их голоса, сплетаясь, расплетаясь, лились медленно, плавно. От тихих этих голосов, которые взметались ввысь, расцвечивая все вокруг дивной радугой звуков, щемило сердце, и на глазах у Мэйзи выступили счастливые слезы.

Анна пела: «В сумерках, мой милый, когда тускло светят фонари», сияя взглядом, и события прошедших лет вдруг возникали в памяти, а воображение рисовало ей годы, еще не пришедшие. Дети ходят в школу, Джим работает на земле, рядом с ней, у них в доме красивые вещи, яркие скатерти, бронзовые лампы, плющ над входной дверью, розы у крыльца. В картины будущего снова вторглось непрошеное воспоминание — сумерки, горят свечи, ее дед, склонившись над столом, читает что-то на незнакомом ей языке, красное вино, сверкающая белая скатерть… Анна ринулась в песню, спеша рассказать все это Джиму…

В полночь прибыли на ферму. Анна разбудила Мэйзи, чтобы та все видела. Здесь не было холмов, дома все низенькие, рядом с некоторыми возвышались башни; отец негромко пояснил, что это силосные. Время от времени Джим вылезал из повозки и чиркал спичкой, чтобы рассмотреть какой-нибудь дорожный знак или почтовый ящик. Наконец появился низенький, нескладный дом, казавшийся еще ниже из-за трех растущих рядом с ним высоких деревьев; за домом в темноте маячил амбар, который был больше дома. Вверху сверкали звезды, и две из них — звездочки-близнецы — висели прямо над крышей.

— Вот он, — сказал Джим.

На полу постелили матрас, и сонная Мэйзи немедленно улеглась на него и тут же уснула, слыша тихое дыхание спящих рядом Бена и Уилла. Джим не ложился еще целый час — он отпер амбар, втащил в дом единственную кровать, которую они захватили с собой, поставил ее, а тем временем Анна, укачивая маленького на согнутой руке, распаковала все, что им понадобится утром. Потом и они уснули. И снились им тихие голоса, которые взметались ввысь, расцвечивая дивной радугой звуков безбрежные поля, а те уходили в туман, и крохотный, как куколка, человечек вел по коричневому квадратику черную нить борозды.

IV

Ферма. Вольно гремит над землей громкий и звучный голос Джима. И Анна, осторожно идущая из дома в амбар, чтобы не расплескать переполняющую ее радость. И Мэйзи, чье сердце изболелось от красоты. И Уилл, с восторгом поглощающий редис и яйца и с беззаботной радостью теребящий лохматый загривок дворового пса. И Бен, тепло укутанный улыбками и покоем.

Ну а что Бенсон? Сутуловатый сосед со своим вечным:

— Уж можете мне поверить, ничего у вас не выйдет. Быть фермером — паршивое занятие, а хуже него только одно — арендовать землю. Фермер — тот хоть может понадеяться на урожай, а уж арендатора, урожайный ли год, не урожайный, банк обдерет как липку, да ты же еще останешься их должником. Сами увидите.

Но земля — вот она. День пробегает за днем, приноравливаясь к широкому шагу погоды. Вязнут йоги в распаханной земле, и плуг проводит яркую борозду по полю. Быстро всходит пшеница. Зеленые нежные стебельки с тоненькими листочками. Ой, мама, пойди погляди! Ой, папа, пойди погляди! Ой, Мэйзи, пойди погляди! Великое таинство созревания. Вы подрумянились, дети, мир — это печь, и вы в этой печи подрумянились. Как прекрасно это утомление — ваши тела давно жаждали такой усталости. Как прекрасен этот стол, и этот пар, поднимающийся над вареной картошкой и овощами, и этот пузатый кувшин молока.