— Нам пришлось это сделать, Энн. Мы послали за полицией. А где ты была? Как ты здесь очутилась?
Она не знала, что сказать ему.
— Наверное, искала тебя, — ответила она.
К ним подъехал «лендровер», и водитель открыл дверцу. Они возвращались назад по иссушенной, разбитой дороге, до которой уже дотянулись зыбкие тени сломанных кустов.
Олаф Руэн
Домик возле парка
Фрамуга разбилась вдребезги; и осколок стекла, пролетев через комнату, впился в щеку Джона.
Булыжник, величиной с половину кирпича, упал на кружевную скатерть, покрывавшую полукруглый журнальный столик возле окна, и осколки градом посыпались туда, где мгновенье назад стояла Андреа.
Из раны на виске, у самого глаза Джона, полилась кровь, она стекала по щеке на белый воротник рубашки; на какой-то миг в комнате все замерло, кроме этой маленькой, появившейся вдруг струйки.
Брат и сестра застыли на месте, вглядываясь в черноту ночи.
Легкий ветерок, влетев через зияющую дыру в окне, всколыхнул штору, Андреа повернулась и истерически закричала:
— Ты ранен!
Джон дотронулся до порезанной щеки и с изумлением посмотрел на окровавленные пальцы.
— Хулиганьё, — сказал он.
Он бросился к двери и распахнул ее. Из темноты проступили просторы парка, обрамленного высокими эвкалиптами и мрачными смоковницами. На вершине холма шелестел листьями ветер; на обнесенном белой оградой широком овальном стадионе было пустынно — лишь звезды да уличные фонари тускло освещали его.
— Может, это случайно, — робко, неуверенно сказала Андреа.
Она старалась видеть во всем только хорошее, и Джон пробормотал что-то, как бы соглашаясь, хотя знал наверняка, что никакой случайности здесь нет. Если бы это был крикетный мяч…
Никто не бежал по парку, у входа не видно ни одной машины. А может, она только что отъехала?
Из соседних кварталов доносился глухой шум редких автомобилей.
— Боже мой, всё в крови! — крикнула Андреа и бросилась за пластырем..
Когда она вытирала его лицо влажным полотенцем и накладывала пластырь, зазвонил телефон. Джон, сидевший на ручке кресла, чтобы сестре было удобнее, встал и взял трубку.
Хриплый, низкий и приглушенный голос сказал:
— Ну как, Дарби, доволен? Это только начало.
— Кто говорит? Кто это? — Джон поспешил прервать хриплый грубый смех.
В голосе появился металл.
— Можешь не сомневаться, не твой друг. И камушек этот — не с неба свалился. Это для тебя, Дарби. Мое дело — предупредить.
— Но я не… Послушайте! Кто это? Кто говорит?
Голос снова изменился, из трубки хлынул поток площадной брани. Остолбенев от изумления, Джон прикрыл рукой трубку, прежде чем повесить ее, — сестра стояла совсем рядом, за его спиной.
Не успел он сделать и трех шагов, как телефон зазвонил снова, машинально Джон снял трубку и услышал тот же голос.
— Знай, Дарби, — ты у меня в руках. Мне все известно про твоих баб; мне много чего известно. И камушек этот — первый. Погоди, дождешься второго. И передай своей сестрице…
Нецензурные слова сыпались в таком изобилии, что теряли свое значение. Они звучали странно, словно их произносил намеренно человек, не понимавший их смысла. Джон нажал на рычаг — брань прекратилась.
— Кто это? Кто это? — повторяла Андреа дрожащими губами, раскрыв широко глаза.
— Иди спать, родная. Успокойся. Я все выясню. Иди ложись, я принесу тебе молока.
— Может, это просто шутка.
«Ничего себе шуточка», — подумал он.
— Надеюсь, ты права, малышка. А теперь иди ложись.
Телефон зазвонил опять, когда он разогревал молоко на газовой плите. Он снял трубку, поднес ее к уху и сразу же нажал на рычаг, но трубку на место не положил.
Сестра позвала его, он принес ей чашку молока и поставил на столик возле кровати; Андреа схватила его за руку.
— Мне страшно, — шепотом сказала она, он погладил ее по плечу.
— Не беспокойся, дорогая, — бодро сказал он. — Я позабочусь обо всем.
— Неужели это сэр Джеймс? Неужели он подстроил все это? — спросила она и посмотрела поверх шторы — в бемском стекле фрамуги отражались возносящиеся к звездам огни особняка. — Мы стали ему поперек горла, ты же знаешь, что это за человек.
Он рассмеялся, но смех прозвучал натянуто.
— Сэр Джеймс не посмел бы. Не станет он рисковать своей репутацией, — сказал Джон.
Он поцеловал сестру в щеку и, выключив верхний свет, вышел из комнаты.
Ha следующий вечер, когда другой камень разбил еще одну фрамугу, у Андреа началась истерика.
Теперь они не появлялись на крытой веранде, выходящей в парк. Летом она служила укрытием от жары, но из предосторожности, несмотря на духоту, они оставались в гостиной.
Джон взял сестру на руки, успокоил ее и отнес в кровать, а потом вернулся, чтоб позвонить в полицию.
Бодрый голос с убийственной медлительностью расспрашивал его о подробностях происшествия.
— Пришлем машину, — сказал он.