Современная австралийская новелла

Он повернулся к Энн — она неподвижно стояла рядом. Ей казалось, что он говорит слишком запальчиво, будто не до конца верит сам себе, и она подумала, что все не так просто, что он не знает, сумеют ли они осуществить этот план, и на самом деле еще не решил, стоит ли поджигать заросли. Может быть, если она и отец не будут настаивать, он с облегчением откажется от этой мысли. Она колебалась, и, прежде чем у нее хватило решимости открыть рот, он заговорил сам — наверное, чтобы не слышать того, что скажет она:

— Давай сейчас забудем об этом. После чая мы идем к Харрисам. У них сегодня праздник — день рождения Мэл.

Вечером собрались почти все, с кем она успела познакомиться. И все говорили об «отшельнике», как они его называли. Никто не сомневался, что его скоро поймают. Она прислушивалась к нелестным замечаниям по адресу полиции, которую, при всем ее могуществе, так легко дурачил этот человек, упорно скрывавшийся от всех и вся, и ей казалось, что тут они на его стороне. Кое-кто из более пожилых, с кем она заговаривала, утверждал, что видел его мельком много лет назад, когда он открыто брал еду на фермах. Другие говорили, что знают, как его зовут. Но чем дольше она находилась среди этих людей и прислушивалась к их разговорам, тем больше склонялась к мысли, что на самом деле он их совершенно не интересует. Они были уверены, что имеют право изгнать его, лишить крова, а в случае необходимости убить, точно так же как имеют право убить любое безрассудное, взбалмошное животное, например собаку динго или лисицу. Когда она пыталась разобраться в том, что они говорят, расспросить их, они смотрели на нее с удивлением, а иногда с подозрением, быть может раздумывая, годится ли такая учительница их детям. И она замечала, что их интерес к этой теме тут же иссякал, они предпочитали веселиться, как будто с отшельником уже было покончено. Под конец она поняла, что больше всего ее возмущает их безразличие, их вежливое Самоустранение, возмущает до такой степени, что она еле сдерживается, чтобы не наговорить им грубостей.

Они вернулись поздно, она переоделась и стояла у окна в своей комнате, не зажигая света. Молодая луна не могла совладать с густым Мраком, спустившимся на землю, и она не видела, где кончаются поля и начинаются заросли. Возмущение улеглось, ей стало тоскливо и страшно. Она пыталась увидеть мысленным взором человека, спящего темной ночью в жилище, которое они называли шалашом и которое ей представлялось чем-то вроде игрушечного домика, затерянного в густых зарослях. Но она не могла нарисовать себе его облик, ей только казалось, что воображение у него богаче, чем у его преследователей, и он восприимчивее их; наверное, с ним легко разговаривать и он понял бы, как она относится к его поступкам, к тому, за что его преследуют. И может быть, подумала она, он бы даже обрадовался, хоть ненадолго, что у него есть единомышленник. Она чувствовала себя предательницей, но не могла не думать о нем и вдруг с ужасом поняла, что будет вот так же стоять здесь у окна и смотреть, как огненные смерчи пожирают темные заросли, а этот человек, доведенный до последней степени унижения, будет метаться среди пламени. И хотя она не верила, что мужчины осуществят свой замысел, сейчас, в темноте, ей казалось, что злоба в конце концов вынудит их сделать то, чего так боится она и, наверное, они. А этого нельзя было допустить. Ее руки ощущали прохладу подоконника, слабые порывы ветра, залетавшего в окно, холодили кожу, она слышала, как ветер шумит в ветвях раскидистых деревьев позади дома.

В воскресенье днем Кен пошел договариваться с остальными. Его родители отдыхали, и она знала, что может уйти, не вызывая их вопросов: они привыкли, что она бродит вокруг фермы в поисках растений, которые ей нужно зарисовать. Она вышла из ворот позади дома и пошла через пастбища к проселочной дороге, которая вела в заросли и в лес. Из-за жары ей показалось, что это дальше, чем она думала.

Она шла вдоль изгороди, там, где начинался кустарник, надеясь, что он скроет ее в случае, если кто-то следит за дорогой. А если кто-нибудь встретится, она скажет, что ищет Кена. Впереди виднелась дамба — ровная красная насыпь с крутыми скатами, по одну сторону которой росло несколько чахлых деревьев, недвижимых на жаре.

У дамбы она передохнула. Развилка, где влево уходила дорога к Мэкки, осталась позади. Прямо перед ней далеко на север тянулись густые, нетронутые заросли, и ей вдруг не захотелось идти к изгороди в дальнем конце дамбы.

Она пригнула проволоку и перелезла на другую сторону. Сначала она пробиралась сквозь кусты, отыскивая между ними маленькие, почти незаметные просветы. Только через некоторое время, когда дамба и деревья скрылись из виду, ей пришло в голову, что таким способом невозможно Двигаться в одном направлении. Она не представляла себе, сколько прошла, и продолжала идти до тех пор, пока не решила, что одолела не меньше полумили, но едва она остановилась, как отчетливо поняла, что заблудилась.