Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

Тикали часы на стене, большая стрелка каждую минуту перескакивала с тихим щелчком. Я насчитал пять или шесть таких щелчков, прежде чем на столе задребезжал телефон.

Звонок окончательно разбудил людей.

— Выйдите в соседнюю комнату, — распорядился Обадал, а телефон все звонил, раздражая людей, которые желали одного — чтоб их оставили в покое, дали отдохнуть.

В тесной столовой через коридор открылось маленькое окошко, начали выдавать свертки с бутербродами. Все повалили туда, контора мгновенно опустела.

— Где мне лечь, если будет время поспать? — спросил я, и Обадал под шум голосов объяснил, что в задней комнате поставлены две кровати, одна для него, другая для меня.

Я повеселел: значит, есть тут для меня местечко, хотя и отлично знал, что вряд ли сумею хоть на минутку сомкнуть глаза.

— Не покажешь? — попросил я.

А телефон… Конечно, вызывают меня, и кто-то будет требовать, чтоб дорога в Рудную была расчищена через час…

В задней комнатушке стояли рядышком две кровати. Подушки в белых наволочках только и ждали, чтоб кто-нибудь из нас положил на них голову.

Обадал, как бы в шутку, ударил кулаком по одной подушке. Вмятина медленно выправлялась, натягивая наволочку.

— Сколько ты не спал?

— Трое суток, — зевая, ответил он.

— Выдержишь?

— А что делать? От людей требую, чтоб работали, не спали, так самому-то, елки, как же…

Я видел — он с трудом держит глаза открытыми.

— Ничего, Обадал. У меня, правда, была возможность поспать, да не мог заснуть. Зимой мне всегда не спится. Жена из себя выходит. Потому что в эту пору от меня никакого толку. И так все десять лет, что я работаю в управлении.

— Не очень-то вы мне нравитесь, — усмехнулся Обадал.

— Не дури, — оборвал я его. — Только ляг — и все полетит к чертям.

— И полетит.

— Ничего не полетит! — воскликнул я.

— Этого нам не одолеть. — Он показал рукой на окно.

— Чего же ты тогда сказал, что утром Достал отвезет того парня в больницу?

— Не могу же я при них говорить, что это невозможно.

— Вот и при мне не говори.

Он посмотрел на меня настороженно и нерешительно — побаивался. Он хотел покоя. Это я заметил по всему его облику, по его походке, когда он вел меня показывать постели.

— Дело ваше, — вымолвил он. — Только мне что-то не верится.

Телефон зазвонил опять.

— Возьми трубку, — сказал я.

Мы пошли обратно в контору. В коридоре было грязно, на сапогах нанесли снегу, и он даже не таял. В углу, около двери на улицу, стояло ведро с песком, рядом скребок — чистить тротуар перед домом. Ненужные жалкие вещи! Они казались теперь до того ничтожными — разве поборешься таким оружием с бураном?!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

7

— Вас, — Обадал услужливо протянул мне трубку. — Секретарь районного Национального комитета, — объяснил он, прикрыв микрофон ладонью. — Тон довольно спокойный.

Я взял трубку. В проводах что-то свистело — далекий и тоненький, как волосок, свист.

— У телефона Зборжил. Дорожный участок Брод.

Спокойный голос человека, привыкшего бодрствовать по ночам, спросил:

— Вы там все в сборе?

— Только что прибыли.

— Кажется, дрянь дело, а, приятель?

— Похоже на то, товарищ секретарь.

— Вам известны подробности насчет пресса, который рудненский машиностроительный должен сегодня отправить за границу?

— Нет. Никаких подробностей я не знаю.

— Речь идет об агрегате стоимостью в два миллиона валютных крон. Везти его далеко. Ради этого в одном нашем районе пришлось укрепить пятнадцать мостов.

Это-то я хорошо знал. Ведь именно мы, помимо текущей работы, возились с этими мостами.

— Знаю. Наши люди работали.

— Послушайте, — доносился до меня сквозь писк в трубке уговаривающий голос, — детали пресса погружены на три специальных трайлера. Нельзя задерживать отправку такой махины…

Вьюга прервала связь по дорогам, но не сорвала телефонные провода.

— Мы сделаем все, что в наших силах.

Такой разговор мне нравился. Мы сидели в тепле; в печке, в которой крошечные отверстия форсунки разбрызгивали солярку, гудело пламя. Подобного рода изобретения позволяют забыть о непогоде.

— Препятствия есть?

— Рад, что спросили. Есть: погода.

Секретарь первый поинтересовался такими вещами. Начал он издалека, но до цели добрался.

— Погода… — протянул он, хрипло откашлялся. — Гм… А вы не ждите, беритесь за дело.

Обадал принес пол-литровую кружку горячего чаю, поставил на стол передо мной. Я жестом спросил, нет ли чего-нибудь подлить в чай. Он повернулся, открыл массивный дубовый шкаф. Сдвинул в сторону папки с делами, вытащил из-за них бутылку сливовицы.

Откупорил. Я взял у него бутылку, налил себе сам — примерно пятую часть кружки. Как чудесно запахло!

— Попробую, товарищ секретарь. Как только чуть стихнет, двинемся.

Далекий писк в трубке не смолкал. Я покосился на аппарат, плотнее прижал трубку к уху.

— Доброй ночи!

— Вам того же, — ответил я и положил трубку.

Ходьба в коридоре прекратилась. Люди укрылись в тепле, устраивались на отдых.

— А в горах все валит и валит, — заметил Обадал. — Попотеем мы на этих двенадцати километрах!

— Есть у тебя кто на линии?

— Сейчас нет, — извиняющимся тоном ответил он.

Я махнул рукой. Он опасливо ждал, что я скажу.