Современная финская новелла

По правде говоря, ее ничто не согреет. Даже жарким летом она чувствует озноб и внутреннюю дрожь в теле. Ест и пьет, как неживая, будто не она смотрит с фотографии на комоде и тоскует по той, прежней Хилме. Вот какие невеселые думы лезут в голову здесь, в поезде, во время приятной поездки. А виновата Ауне — не дает она Хилме покоя. Она… «Шлюха она», — подумалось Хилме и в этот раз. Хотя это неправда — Ауне вовсе не такая. Что поделать — на то божья воля, что дал ей такую внешность.

Вот Ауне вышла из-за леса, идет лугом. Хилма наблюдала за ней из окна через шторку: дешевое кретоновое платье вьется на ветру, обтягивает бедра; цветы, раскиданные по верху платья, шевелились на груди как живые, из-под косынки выбились каштановые кудри. Хилма не могла отвести взор, хоть и было в этой женщине что-то порочное, греховное, что заставляло даже стариков встрепенуться. Только когда Ауне поравнялась с кустами смородины, Хилма отпрянула от окна, повернулась к плите. Ауне вошла в дом, подсела к столу, стала пить кофе и уминать булочки. Странно, как она успевала отправлять их в рот и одновременно говорить.

Ауне перескакивала с одной темы на другую. Рабочие и крестьяне — братья, и те и другие бедные, живут подаянием господ. Правительство поступило неверно, позволив господам акционерам скупить лес на корню. А хозяин маслобойни — тот и вовсе хитрец — одной рукой дает, двумя берет. Про Сантери и Ауне Хилма думала: «Это они бедняки». Но не Хилма и Ээту, у которых пять гектаров засеянной земли, да и леса немало. Были на селе, конечно, и такие, у кого было пятнадцать гектаров и больше, но таких было немного.

Ауне не смущало молчание Хилмы. Она считала его знаком согласия. Ауне горячо говорила об эксплуатации и гнете. По мнению же Хилмы, здесь, в ее чистенькой избе, не место было таким речам. Но возражать Ауне было бессмысленно — это ее распалило бы еще больше. У нее на все был готовый ответ, иногда она просто поясняла, что Хилма чего-то не знает, потому что не читает газет, либо не те, какие нужно. Еще она говорила, что священник и господа акционеры — это только пешки, исполнители воли больших господ.

Поэтому Хилме лучше было помолчать. Возражала она только в мыслях, придумывая даже слова, которые могли бы остановить неумолкающую Ауне.

В конце своей речи Ауне стукнула кулаком по столу, заверив, что мщение ждет господ, что они получат с избытком за все, если даже прольется кровь, как в революцию восемнадцатого года. Хилма громко вздохнула: «Вот дела!»

Первым вспомнили председателя акционерного общества по продаже древесины. Это ему-то Ауне собирается голову свернуть? Такой приятный и образованный. Ауне все грозится, агитирует. Тоже мне деятель: ос боялась и не могла зарезать корову, когда та заболела. Ауне прибежала за Хилмой — она и прикончила корову топором. Ауне ревела в углу хлева, закрывшись фартуком. Вдруг вскочила, начала обнимать отрубленную голову, а потом стонала и причитала, измазанная кровью.

Хилма понимала — корова была единственной скотиной в хозяйстве Ауне, на покупку другой денег не было.

Хилму знобит — в вагоне сквозняк. Женщина натягивает на плечи платок и продолжает думать об Ауне и ее жизни — безбожной, неправильной. В церковь Ауне с мужем не ходили даже в сочельник, хотя Ээту отвез бы, только попроси. Но они этого не делали. У Сантери не было своей лошади, с работы его возил Ээту. Ауне бегала по дворам, все речи говорила, в своей лачуге не задерживалась. Уложит детей в ряд, накроет одеялами — только ее и видели. Пока она бегала, избенка разваливалась, в углах поселилась бедность. Откуда только — ведь Сантери работал с утра до ночи? Объяснить этого никто не мог.

Земли у семейства с самого начала было не больше двух гектаров, да и избенка неважная. Лесу всего двадцать стволов, которые ушли на починку дома и строительство бани. Задумал Сантери прикупить земли. Ээту обещал подписать ходатайство о ссуде. То ли другая подпись нужна была, то ли просто ссуды не дали, но дело так и не сдвинулось. К тому же Сантери одному из первых отказали в постоянной работе.

А Ауне все равно смеялась. Все двадцать лет, которые Хилма знала подругу, ее смех был таким же раскатистым, громким, — как в тот день, когда Сантери привез Ауне из церкви в свою избенку. Сантери весь светился, держа Ауне за талию и кружа ее: «Глядите, все глядите, какую я отхватил». Все глазели — прежде на деревне такой не видели.