Современная финская повесть

Секретарь не имеет права голоса. Этот был бы на его стороне.

Он поднес спичку к сигаре, спичка потухла. Он долго держал ее в руке, а когда чиркнул снова, секретарь открыл дверь, поклонился,и попросил войти. Через руку секретаря, придерживающего дверь, он бросил взгляд в зал. Этого было достаточно, чтобы понять, чью сторону занял министр Мухола. Лицо Хурскайнена было угрюмо, Няятялампи покусывал губы.

Он прошел к своему месту и сел.

Председатель встал, посмотрел на него и помедлил.

Значит ли это, что мне тоже следует встать? Пусть значит.

— Доктор Окса.

— Да?

— Доктор Окса, — повторил председатель.

Он встал.

— Доктор Окса, разрешите мне как председателю правления сообщить вам, что в результате голосования четырьмя голосами против трех вы освобождены от должности.

Раздался удар молотка. Потом председатель продолжал, но голос его уже утратил прежнюю торжественность:

— Генерал Хурскайнен, министр Колвонен и директор Няятялампи выразили свое несогласие с решением. Это внесено в протокол.

Председатель сделал паузу.

— Доктор Окса имеет право выразить протест. Он также будет отражен в протоколе.

— Не надо.

— Должен ли я понять ваши слова таким образом, что вы не желаете высказать свое мнение?

— Да. К чему это теперь?

— В таком случае считаю настоящее заседание правления закрытым.

Потом председатель подошел к нему и протянул руку.

— Я искренне огорчен, — сказал председатель.

— Что же делать.

Это он. Во всяком случае, его голос. Он не владеет ни собой, ни голосом. Кажется, будто находишься где-то вне себя. Он увидел, что Хейкки Окса рассержен. Особенно тем, что этот человек подходит к нему с изъявлением сочувствия, хотя все время добивался его увольнения. Он увидел, как Хейкки Окса измеряет взглядом председателя. Это маленький упитанный человечек с серьезными глазами. Очки в светлой оправе, дряблое, но вместе с тем решительное лицо. Если бы Хейкки Окса протянул свою раскрытую ладонь, которую он направляет к маленькой ручке председателя, да, если бы этому Хейкки Окса вздумалось протянуть ладонь к горлу председателя... Ему на ум пришли клещи.

— Разрешите выразить уважение к тому, как выдержались. Теперь так редко встречаются принципиальные финны, особенно среди противников, — сказал председатель и коснулся его ладони мягкой ручкой.

Потом она исчезла, и ему стали пожимать руку оба члена комиссии. При этом они что-то бормотали, чего он не мог разобрать, но что истолковал как изъявление крайнего сожаления.

Потом подошел Мухола:

— Ну ладно, до свиданья. И если доктор Окса хочет посоветоваться о новом месте работы, то пусть только позвонит мне... Это вот, как вы, господа, заняты ли сегодня вечером?.. А то, может...

— К сожалению, заняты, — отрезал Няятялампи.

Они ждали, чтобы Мухола ушел. Потом встал Хурскайнен, подошел к нему и кивнул в сторону двери.

— Давай катись вперед... Так я сказал своему полку, когда он в июне сорок четвертого начал... Солдатня драпала друг за дружкой к дому хвост трубой... Тут подбежал один козел с капитанскими нашивками, его батальон взлетел в воздух, грохнулся оттуда на землю и снова взлетел в воздух под пушечным огнем. Эта чехарда продолжалась до тех пор, пока не помешались и не дали деру все оставшиеся в живых... Капитан орет мне, что, мол, ему делать с солдатами, коли те его не слушаются, стрелять, мол, ему, что ли... Я как раз сидел перед своим командным пунктом, ковырял между пальцами и глядел, как люди драпают... Все утро они топали мимо меня... А я знай себе ковыряю между пальцами и размышляю о превратностях военной славы... Давай катись вперед... Так я сказал тому капитану, закинул мешок за плечо и потопал следом за компанией... Не знаю, о чем старик подумал... Может, хотел и меня пристрелить, да так обалдел, что не мог и курок спустить.

5

Сначала об этом сказали Няятялампи и Хурскайнен — еще в тот вечер после заседания, потом заговорил собственный сын, потом опять Няятялампи и Хурскайнен; даже Кристина сказала, что именно так следует поступить... Все его уговаривали, и вот он теперь тут.

Та же комната, те же стулья, тот же стол, тот же ковер, на стенах те же значительные персоны. А ведь когда он отсюда уходил, он в самом деле думал, что уходит в последний раз.

— Садитесь, доктор Окса.

Это председатель правления.

Няятялампи стоит рядом с ним и поглядывает на него. Будто спрашивает взглядом: почему же ты не сядешь, Хейкки Окса? Он сел. Няятялампи устроился рядом с ним на диване.

— Но вы понимаете, доктор Окса, что эта формальность необходима? Я полагаю, директор Няятялампи все объяснил вам.

Это председатель.

Он, конечно, понимает. С их точки зрения. Да, Няятялампи исполнил свой долг и все объяснил. Совершенно точно. А потом Хурскайнен, а потом Пентти и Кристина тоже заладили одно: ты должен сделать так, как все делают, пойми же ты, дорогой Хейкки, что... Он понимает. Речь идет о формальной просьбе уволить его по собственному желанию. Для этого он и пришел сюда с Няятялампи.

— Разве мало того, что меня уволили? Почему я еще должен сам просить об увольнении?

Это он, его голос.

Ему все равно — уволен или уволился.