Современная финская повесть

— Значит, для тебя, старина, твое отношение к проекту стало проблемой из-за проклятого кусочка песчаного берега? — говорит сын, выслушав отца.

— Да, мне кажется, что, как участник этих дел, я должен взять на себя ответственность за их последствия.

— Скажи-ка мне, сколько в вашем учреждении дел, в которых заинтересовано правительство?

— Нынче стало очень много. И правительство, и общественное мнение, и крупные объединения.

— То есть главным образом это монополия государственных деятелей?

— Что-то в этом роде.

— Тогда все ясно. Каким бы влиянием вы, маленькие начальники, ни пользовались, решение всегда останется в их руках. По-моему, это простой случай, — говорит сын. Теперь отец не понимает его. Сын начинает объяснять, он говорит уверенно и спокойно:

— Дело совсем не в тебе, старина, не в том, соответствуешь ты или не соответствуешь поставленной перед тобой задаче и можешь ли ее решить. Если бы ты, подобно своим приятелям, всю жизнь ограничивался технической стороной дела, правление никогда не придралось бы к твоим нервам. Правление не станет избавляться от тебя из-за того, что ты придерживаешься иного мнения в каком-то техническом вопросе, оно может сделать все, что пожелает, независимо от тебя. Оно хочет избавиться от тех неприятных и независимых суждений, которые ты высказываешь. Современное большое учреждение не может слаженно функционировать, если хоть один заведующий отделом, занимающий видное положение, дышит иным воздухом, чем правление. Это опасно потому, что может подать пример другим. Вот как обстоит дело по существу. Я тоже не хотел бы иметь начальником канцелярии человека, который...

— Но об этом не было речи, когда я разговаривал с директором.

— Можешь быть уверен, на это никто даже не намекнет, именно потому, что в этом суть.

— Как бы ты поступил на моем месте?

— Боюсь тебе сказать. Даже попытайся я влезть в твою шкуру, я все-таки стану лить воду на свою мельницу. Конечно, я ушел бы к дьяволу из этой фирмы, превратил бы в деньги все, что у меня есть, и отдал бы их сыну: вот тебе, продолжай, я свое отыграл. — Сын усмехнулся. — Ты, конечно, поступишь, как найдешь нужным. Не такое это чрезвычайное дело, как тебе кажется. Приятели мне нередко рассказывают подобные истории. А в Америке такое случается ежедневно. Какой-нибудь старый начальник отдела или ученый долго занимается чем-нибудь, и, когда дело подходит к концу, ему хочется это использовать так-то и так-то. Но правление говорит старикану: нет, твои нервы, видно, не в порядке, это надо использовать как раз наоборот. Если старикан не соглашается, его прогоняют — вот и вся игра. На его место берут нового, покладистого человека. Но дело обделывается деликатно. Старикана обследуют, ему ничем не угрожают, а только советуют. Крупные концерны и цивилизованные правительства в современном мире не практикуют судебных процессов и гонений. Это считается историческим пережитком, если и возникает где-то. Нынче в моде дружеские советы, а после них — долой с должности, или, иначе говоря, по шее. Потом на следующее утро просыпаешься в канаве и чувствуешь, что затылок одеревенел. Тебе раздробили его дружеским советом и при этом даже поднесли спичку, когда ты взялся за сигару.

— Думаешь, я должен сидеть смирно и делать, как велят?

— Конечно. Или уходить к чертовой бабушке. Либо ты живешь с ними, либо берешь развод. И тогда ты избавляешься от всех советчиков и приятелей, которые тебе докучают. Один человек бессилен против воли объединения. Это закон природы. Нынче все так думают, поэтому одолеть его невозможно.

— Но ведь существует общественное мнение просвещенных людей.

— Что? Дерьмо в сахаре. В демократическом мире нет такой штуки. Общественное мнение, правда, есть, но это совсем другое дело, нежели просвещение. Ты даже не заметил по рассеянности, что из мира улетучились такие понятия, как просвещенность и всеобщность. Их загнали в самый темный угол. Общественное мнение в мире западных демократий бессильно в оценке науки или техники. Правда, существует хор общественного мнения, который дерет глотку всякий раз, как речь заходит о распущенности и морали, церкви и религии, о политике или убийстве из ревности. Но техники и науки это быдло остерегается. И интеллигенция тоже остерегается. Она молчит, возлагая ответственность на государственных деятелей, у которых, как показывает опыт, нет ни малейших данных на то, чтобы в это вмешиваться. В наше время наука и техника превратились в тайный магический ритуал, которого обыкновенный человек в своем жалком духовном бессилии избегает...

Сын прав. Ему тоже так кажется.

— Давно миновали те счастливые дни, когда Гете изучал естественные науки и занимался учением о цветах, — вздохнул он.

— Черт подери, да они так далеки, что нынешнее поколение их скоро совсем забудет, если в ближайшее время не появится кто-нибудь и не напомнит о них. Впрочем, и Гете не много в этом понимал.

Он встал.

— Вот тебе мое мнение. Пожалуй, я чуть-чуть сгустил краски, но в основе своей оно безошибочно. Пойдем-ка к нам, поедим.

— Мама ждет дома.