Современная французская новелла

Деревенские ребята другого ее имени и не знали. Свое прозвище Лучик она, конечно, получила, еще когда ходила в школу, и так оно к ней и пристало. Произносили его не без лукавства, потому что теперь это была большая нескладная косоглазая женщина. Глаза ее (как это обычно бывает у скупых людей) не сходились на носу, а, наоборот, словно охватывали открытым взглядом большое пространство. Глядя на вас, она слегка склоняла голову к плечу, чтобы вы забыли про левый глаз, который к тому же смотрел чуть выше правого. И, как бы извиняясь за эту странность, она почти всегда улыбалась.

Как только ее брат Рене женился — было это лет пятнадцать тому назад, — она оставила свою ферму: отчий дом, в котором родилась и выросла, поля, где пахала и сеяла, луга, где пасла скот.

— Когда в доме две женщины — одна лишняя, — сказала она. — И потом, теперь не те времена. Столько рук и не нужно. За меня будут машины трудиться.

Дело в том, что уже давным-давно она справлялась с любой мужской работой. Это началось во время войны, когда брат был в плену. Отец, еще в прошлую войну отравленный газом, был слаб здоровьем. Вот тогда-то, в восемнадцать лет, ей и пришлось научиться пахать. Она умело прокладывала борозду, окриком направляя лошадей. И в жатву, и в молотьбу целые дни напролет перекидывала она снопы и даже могла взвалить на плечи пятипудовый мешок зерна. Мужчины, правда, не позволяли ей этого делать, стараясь сохранить все-таки дистанцию между собой и этой девушкой, пожалуй слишком сильной, не боявшейся любой работы.

С той поры ровесники видели в ней скорее товарища, чем женщину. Они не церемонились, подшучивая над ней, да и она в долгу не оставалась: за словом в карман не лезла и никогда не краснела. Кое-кто из парней в шутку не раз пытался опрокинуть ее в амбаре или в риге, однако открыто не ухаживал за ней никто и никогда. И вовсе не ее неуловимый взгляд был тому причиной — скорей они боялись связаться с девушкой, женившись на которой непременно окажешься под каблуком.

Опасались ее неспроста, потому что в свои двадцать лет именно она устанавливала порядки в родительском доме и вела хозяйство. Себя она не щадила, своего труда не жалела, и ее поля во время оккупации считались одними из лучших в округе.

Кроме того, она показала, что у нее есть голова на плечах, когда сумела извлечь выгоду из сложившейся ситуации. Благодаря черному рынку она увеличила небольшое состояние родителей, а прикупив несколько гектаров у обедневших соседей, расширила приусадебные земли. К стаду прибавилось три коровы, старую тележку заменили новой и откормили еще несколько свиней.

После победы, когда брат вернулся из Германии, ей было трудно смириться с тем, что бразды правления надо передать ему, и первые месяцы распоряжалась все еще она. Потом, когда настало время снимать урожай, им пришлось действовать сообща. Многие годы они все решали вместе. Рене ничего не осмеливался предпринимать, не посоветовавшись с сестрой, и, если ему не удавалось переубедить ее, от своих планов отказывался. Именно она, первая в округе, решила купить трактор. Дело пошло быстрее, и им даже случалось предлагать свои услуги соседям. Они смогли поднакопить денег и купили американский комбайн. Это дало возможность взять в аренду еще несколько участков земли.

Столь выгодное содружество брата и сестры могло длиться очень долго. Старики родители, почти беспомощные, еще могли выращивать кроликов и ходить за коровами, так что в тягость детям не были. А поскольку ни один из них — ни брат, ни сестра — денег попусту, ясное дело, не тратил, их холостяцкое хозяйство было как нельзя более прибыльным. Они считались самыми зажиточными в деревне. Их не любили, но уважали, и, если дети смеялись над косоглазием Лучика, родители награждали ребят подзатыльниками.

Первое решение, которое принял Рене, не посоветовавшись с сестрой, — было решение жениться. Ему стукнуло уже тридцать пять, ей тридцать. Элиза, невеста, была моложе, и Лучик не сомневалась, что она не работница в доме — слишком хорошо она сложена и ухожена. Тогда-то она и решилась уйти, потребовав расчета, будто прислуга. Отец умер предыдущей зимой, мать тоже была на краю могилы. Настало время делиться. Спорили долго и утомительно, как при разводе. О том, чтобы делить усадьбу, речь не шла. Да собственно, Лучик своей доли целиком и не требовала — только чтобы было с чего начать. Решение, устроившее всех, и на этот раз нашла она.

— Придется продать скот: восемнадцать коров и телят. Я ведь не намного больше сейчас и прошу. Машин тебе хватит, чтобы обрабатывать еще и пастбища, да и Элиза твоя рук не замарает: не надо будет доить коров и убирать за ними. Остальное можешь одолжить — в «Сельском кредите», проценты пустяковые.

Несмотря на то что казалось, будто глядит она куда-то в сторону, видела она ясно и далеко, угадывая грядущие перемены в сельском хозяйстве. Она убедила брата, что обрабатывать землю куда выгоднее, чем выращивать скот: подсолнечник и рапс начинали приносить хороший доход. Убедить невестку, что так она будет свободнее, а дом чище, было и вовсе не трудно. В конце концов Рене продал скот и распахал луга. Деньги, что она просила, брат ей дал, а в остальном сделали перерасчет, определив, сколько центнеров зерна ей причиталось каждый год взамен оставленных земель. Довольная, она ушла без всяких сожалений.

На другом конце поселка, у реки, немного в стороне, она купила маленький домик с садом, покатым лужком и колодцем. Когда-то давно здесь жил садовник с большой заброшенной виллы, окруженной парком. Старые деревья этого парка, возвышавшиеся по ту сторону дороги, вечером роняли тень на ее садик.

Вот уже полтора десятка лет жила она в полном одиночестве, но не скучала. Обнесла оградой лужок, построила дощатые курятники и выращивала цыплят. С обычной своей решимостью она приступила к делу и весьма преуспела. Своих питомцев она продавала сотнями торговцу, приезжавшему каждую первую пятницу месяца. Другой торговец привозил ей также раз в месяц едва вылупившихся птенцов и синтетический корм для домашней птицы. Эти двое да еще почтальон — больше никто у нее и не бывал.

Брат не приходил к ней никогда. Она же бывала у него раз в месяц — по воскресеньям. Они не ссорились, но с тех пор, как у них не стало общих интересов, им не о чем было говорить, и они лишь поддерживали видимость доброго согласия. Все изменилось, когда Элиза произвела на свет девочку, Жозетту. При виде этого ребенка Лучик ощутила, что в ней пробудилось нечто женское, еще, как оказалось, не угасшее. Она задерживалась теперь в доме брата подольше, возясь с племянницей. Потом стала приходить все чаще, принося гостинцы, и девчушка блаженствовала, уютно устроившись на полных коленях у тетки. Расставались они неохотно, но, вернувшись к себе, Лучик целую неделю об этом не вспоминала: она работала.

Если кто-нибудь проходил по дороге, когда Лучик перекапывала огород, она отставляла лопату и подходила к изгороди поболтать. Соседи, умевшие угадывать, каким глазом она смотрит на них, ненадолго задерживались послушать ее, но чужих ее манера улыбаться смущала, и они предпочитали не знакомиться. Иногда по четвергам[18] местные сорванцы шатались возле ее дома и на все лады распевали дурацкие песенки. Она прекрасно слышала, что над ней издеваются, но не сердилась на озорников. Наоборот, когда поспевали фрукты, она зазывала мальчишек к себе в сад и угощала черешней, яблоками и орехами. Они старались не смотреть ей в лицо и даже в ее присутствии порой не удерживались от глупых смешков. Словно бы не обращая на это особого внимания, она давала ребятам разговориться и узнавала таким образом, что делалось в их семьях. А потом, наслушавшись, без промедления выставляла:

— А теперь, кыш! Убирайтесь, дрянные мальчишки! В другой раз постарайтесь вести себя получше, не то уши надеру.

Она слышала, как ребятишки, убегая, прыскали со смеху, видела, как они кривлялись на дороге, пытаясь изобразить ее косой взгляд и походку сильной, немного мужиковатой женщины.

Тогда она шла к своим курочкам, те по крайней мере выслушивали ее совершенно невозмутимо. Выращивая белых цыплят, она держала еще дюжину великолепных огненно-рыжих несушек. Им позволялось свободно гулять по лугу, и кормила она их настоящим зерном. Ни за что на свете она бы не согласилась продать их — это были ее подружки, наперсницы. Каждая имела свое имя: Краснушка, Пеструшка, Рябушка, Хромоножка… Петуха звали Селестен. Она болтала с ними о пустяках — о погоде, об улитках, пожиравших салат, и радовалась, когда, повернув свои головки и склонив их набок, они внимательно слушали, уставившись на нее желтым глазом.

Летом, когда дверь в дом не закрывалась, ее не раздражало появление кур на кухне. Осенними вечерами, сидя на закате у порога, она плевалась виноградными косточками, которые они подбирали, и смотрела на птиц, галдевших на больших деревьях в парке, по ту сторону дороги.

— Тебе-то, Селестен, ни к чему спать на липе! И Хромоножке тоже в голову не придет устраивать там наверху гнездо. Правда, моя красавица?

И если в ответ раздавалось кудахтанье, она громко смеялась.

— Смотрите-ка, а вы разбираетесь! Раз Лучик вас любит и кормит, с чего бы вам водиться с вороньем?

Так Лучик и жила, не дикаркой, но в стороне, никого не избегая, однако никому и не навязываясь, вполне довольная обществом своих хохлаток. Люди считали, что это в ней говорит самолюбие старой девы, доказывающей окружающим, будто ей никто не нужен. И впрямь, своим трудом она добилась если не достатка, то, во всяком случае, большей независимости, чем любая женщина в округе.

Дважды в неделю она отправлялась на велосипеде в поселок за хлебом, мясом и в бакалейную лавку.

В эти дни она не стеснялась зайти в кафе и пропустить стаканчик с мужчинами, поговорить с ними о погоде, о видах на урожай, о том, как обстоит дело с посевами. Высказывала свои соображения, а порой даже давала советы, которых, казалось, никто не слушал. Теперь, когда она не работала в поле, все делали вид, что считают ее в этих вопросах невеждой, нередко вспоминая, однако, что это благодаря ей так преуспел ее брат.

И все-таки именно она в особенно засушливое лето посоветовала тем, кто жил у реки, обводнять луга с помощью механических насосов. Те, кто последовал ее совету, очень радовались: никогда еще в эти месяцы коровы не давали столько молока. И однако, никто даже не подумал сказать спасибо. А ей приходилось терпеть днем и ночью шум соседского мотора. Она сказала об этом соседу, но тот на нее и внимания не обратил. Зато цыплята, взбудораженные шумом, стали есть еще и по ночам и быстрее прибавляли в весе. Так что она перестала сетовать на шум.

Когда племянница пошла в школу, ее родители (а у них не было ни времени, ни желания заниматься дочерью) решили, что по четвергам она будет учить уроки у тетки. Услышав эту новость, Лучик недовольно поморщилась и подняла глаза к потолку.

— Теперь мне и дома покоя не будет! — сказала она, чтобы и виду не подать, как ей это понравилось. — Что поделаешь! Ради малышки я согласна.

Сначала эти занятия по четвергам ей были в радость, но вскоре возникли и осложнения. Дети быстро усваивают то, что взрослые давным-давно забыли. Жозетта, девочка смышленая, была первой ученицей в классе. Очень скоро она превзошла бы и в грамматике, и в географии свою репетиторшу, если бы Лучик сама не взялась за дело всерьез. Тайком она достала книги, над которыми просиживала вечерами, чтобы не осрамиться, когда подойдет четверг. Занималась она очень прилежно и, заучивая очередной урок, объясняла Краснушке и Рябушке признаки делимости на три или повторяла с ними глагольные окончания.

— Послушай, Краснушка, как надо писать: «Если курочка проголодается (здесь мягкого знака не нужно), значит, пришла пора ей подкрепиться (вот тут обязательно с мягким знаком). Надо дать ей зерна. Пусть она клюет, не торопится (опять без мягкого знака), ведь зернышки должны хорошо перевариться (с мягким знаком)». Видишь, как все просто…

Радостно усваивая то, что в детстве, когда она пасла коров, вызывало у нее отвращение, Лучик, к своему изумлению, далеко обошла Жозетту. К концу года она вполне могла бы сдать экзамены на аттестат[19], которые в свое время повалила. Более того, ей стало интересно заглядывать в книги.

Тем временем заброшенную виллу по ту сторону дороги купили парижане. Лучик ничего хорошего от нового соседства не ждала. Никогда не ездившая дальше субпрефектуры, не покидавшая свою деревушку больше чем на день, она презирала городских, не однажды убедившись в их бесцеремонности и невежестве. Так что безо всякого удовольствия наблюдала она за рабочими, которые чинили грозившую провалиться крышу, отдирали доски от окон, красили ставни. Потом, в конце зимы, новые хозяева наняли людей из поселка, и те стали приводить в порядок сад, подрезать деревья, расчищать аллеи. Однажды Лучик столкнулась с рабочими на дороге.

— Этим парижанам, надо думать, денег некуда девать, раз наняли таких лоботрясов, как вы!

— Еще бы! Это люди порядочные. Им крольчатником да курятником, как у тебя, не обойтись.

Лучик вволю посмеялась над их ответной шуткой, а потом забросала мужиков вопросами: кто эти новые хозяева, на кого похожи, есть ли у них дети, приедут ли они летом на месяц или собираются чаще тут бывать? Никто из рабочих их не видел, но похоже, что обосноваться здесь парижане решили всерьез. Иначе зачем было менять отопление? А уж деньги-то у них точно были.

— Наверняка пенсионеры, — решила Лучик. — Ну это еще полбеды. Эти хоть тихие.

Переезд состоялся весной, и два дня за деревьями было большое оживление. В это время Лучик с утра до вечера возилась в огороде, пропалывая салатную грядку и высаживая помидоры, но, сколько она ни караулила, новых соседей не увидела. Несколько недель потом вилла оставалась закрытой.

— Они приедут только летом, — сказала она Селестену. — Будем надеяться, что хоть собаки у них нет на твою голову. Иначе держи ухо востро, если тебе гребешок дорог.

Однажды июньским утром она заметила на вилле открытые ставни. Прошло еще три дня, а Лучик так никого не видела и не слышала. И вот, в один из четвергов, когда она чистила лук, проверяя, как Жозетта знает притоки Луары, в дверь кто-то постучал. Маленькая кругленькая миловидная женщина вошла первой, за ней шел седеющий мужчина намного выше ее ростом. Это были парижане, они первыми пришли представиться ей. Лучик, смущенная, со слезами на глазах, бросила луковицы и отерла руки о халат.

— Ну встань же, — сказала она Жозетте, — и уступи стул мадам. Простите нас, мы не ждали… Это — Жозетта, моя маленькая племянница, она делает уроки. Присядьте, пожалуйста! Может, выпьете чего-нибудь? Так вот вы и привезли нам хорошую погоду.

Новые соседи простодушно улыбались. Запросто выпили они по предложенному стаканчику вина. Немного поболтали. Мужчина оказался не особенно разговорчивым, но у него был спокойный взгляд добродушного пса. Женщина была словоохотливей и все время старалась сказать что-нибудь приятное. Например, предложила приходить, когда ей нужно позвонить — они провели телефон. Еще она расспрашивала, кто чем торгует в поселке, и Лучику очень польстило, что с ней советуются по такому серьезному вопросу. Оба слушали внимательно и, что примечательно, не боялись глядеть ей в лицо, всегда точно угадывая, каким именно глазом она смотрит на них.

Все это Лучику очень понравилось. Перед тем как дать им уйти, она показала им свой птичник. Они с интересом осмотрели его, а выходя из душного сарайчика, где пищала добрая тысяча еще не оперившихся цыплят, отдали должное огненно-рыжим курочкам, разгуливавшим по лугу. Они пробыли около часа; прощаясь, договаривались увидеться снова и наперебой предлагали друг другу свои услуги.

— Вот что значит воспитанные люди, — сказала она Жозетте. — Понятно?

Наутро ей уже не терпелось нанести ответный визит. Встав, как всегда рано, кормить своих питомцев, она долго ждала хоть каких-нибудь признаков жизни по ту сторону дороги. Было уже довольно поздно, когда наконец хлопнули ставни. Она подождала еще немного, чтобы дать людям спокойно умыться. Потом — не идти же к соседям с пустыми руками — пошла в курятник и взяла шесть утрешних яичек. Чтобы в корзинке не было пустовато, она сорвала и положила туда два пучка салата. Наконец, повесив передник на гвоздь, она сменила сапоги на воскресные туфли.

Вот уже больше десятка лет глядела она на сорок, поселившихся в парке, но ни разу не осмелилась зайти за ограду. Ступив на только что посыпанную песком аллею, она вдруг оробела и повернула было назад, но поздно — хозяйка заметила ее и шла навстречу. Она взяла ее под руку и повлекла за собой. Введя в дом, усадила в глубокое кресло. Ее до такой степени осыпали любезностями, так горячо благодарили за скромные подарки, что она почувствовала себя совсем непринужденно и перестала смущаться. Она не только улыбалась, как обычно, но и громко смеялась в ответ на все, что ей говорили. Глаза ее, золотистые, похожие на глаза ее курочек, глядели то в один, то в другой угол комнаты и повсюду натыкались на книги. Столько книг она не видела никогда. Они были везде — из-за них не стало видно стен, книги грудами лежали на столе, буфете, камине, даже на стульях, и, чтобы сесть, хозяину пришлось снять кипу и положить на кафельный пол.

В честь гостьи открыли бутылку сухого вина. Пришлось сдвинуть книги, и тогда на уголке стола уместились стаканы. Лучик удивленно смеялась и прямо квохтала от удовольствия.

— Вы, наверно, кирпичей не нашли, вот и накупили столько книг, чтобы подпереть стены, — сказала она лукаво.

Хозяева рассмеялись, они и сами часто подшучивали над своим беспорядком. Но в книгах, объяснили они, вся их жизнь, они только этим и жили. Читали очень много, но хотели бы читать еще больше. Хранили все прочитанные книги — и хорошие, и плохие, потому что любили их просто за то, что они есть, за то, что на них можно смотреть, трогать их, издали различать по формату и цвету. Им нравилось обнаруживать вдруг забытую книгу, которая тут же, стоило только перелистнуть страницу, напоминала какую-нибудь историю, а может, даже не одну, заставляла вспомнить место, где она была куплена или прочтена, и вызывала в памяти целый мир ощущений, запахов, музыки, не говоря о героях, которые возникали вдруг как старые, давно потерянные из виду знакомые.

Лучик больше не смеялась, слушая их. Ее глаза уже не перебегали с корешка на корешок, а качались как поплавки на волнах книжного моря, открывшегося ей. Она казалась себе совсем крохотной, затерянной в этом океане знаний (а для нее каждая книга была источником знаний) и словно отброшенной шквалом собственного невежества в глубину кресла. Невероятно, непереносимо. Нет, это слишком, в это просто нельзя было поверить.

— Но вы их ведь не все прочитали? — спросила она, словно цепляясь за последнюю надежду.

— Не все, — согласился хозяин и стал еще больше похож на добродушного и ласкового пса. — Те, что на камине, я только собираюсь прочесть в этом месяце.

Это ее совсем доконало. На мраморной каминной полке стояло больше двадцати томов, среди них были довольно объемистые, каких Лучик в жизни не открывала. Одной такой ей хватило бы на месяц, а то и больше, если еще предположить, что она поймет, о чем там речь. А этот человек утверждает, будто за месяц… Она решила, что ей не место в доме, где живут такие образованные люди. Да она недостойна с ними даже разговаривать. Она сделала попытку выбраться из кресла.

— Раз у вас дела, не буду больше мешать. Впрочем, и у меня тоже — пока я с вами разговариваю, огород зарастает сорняками. А потом, говорят, нет лучше соседей, чем те, что сидят по своим домам.

У хозяев было другое мнение на сей счет. Они снова осыпали ее любезностями, почти силой усадили вновь и налили еще стаканчик, который ей пришлось выпить. Им совершенно некуда спешить, уверяли они. И, смеясь, добавили, что сорняк — не волк, в лес не убежит. Этот язык Лучик понимала куда лучше и сразу почувствовала себя свободней. Для приличия похвалила вино, хотя оно еще совсем не настоялось и отдавало кремнем. И тут они, естественно, заговорили о местных винах, спрашивали совета, у кого лучше заказать бочонок вина.

Потом в ответ на ее вчерашнее гостеприимство они показали парк и оранжерею. Настойчиво спрашивали, когда, по ее мнению, стоит подрезывать то или другое дерево, а когда высаживать клубни георгинов. Не поделится ли она семенами настурции, которая цветет в ее прелестном садике? Не укажет ли она человека в поселке, который когда-то был хорошим садовником, может, он теперь согласится поработать у них? На все вопросы она отвечала подробно, рассказывала забавные истории.

В полдень, когда они все трое остановились перед домом, хозяйка предложила ей, если хочет, взять несколько книг. Лучик покраснела, не зная, что и сказать. Хозяин вошел в дом, и вынес три книжки.

— Вернете, когда прочтете. А если любите читать, имейте в виду — вы всегда можете прийти за другими. Книг тут хватает.

Она поблагодарила, как могла, до глубины души растроганная их доверием, и, прижав к груди бесценные сокровища, бережно понесла их домой. Провожали ее до калитки.

Она так растерялась, что забыла в библиотеке корзинку, где под свежими листиками салата прятались шесть свеженьких яичек. На следующий день хозяйка виллы принесла корзинку, и Лучик в благодарность угостила ее клубникой, положив ягоды на лист ревеня.

В следующий четверг, под предлогом покупки у нее овощей, пришел хозяин виллы. Он специально захватил пакетик карамели для маленькой Жозетты, сидевшей за уроками. А через три дня Лучик вернула на виллу одну из книг, которую прочла гораздо быстрее, чем предполагала. История, рассказанная в книге, так увлекла ее, что она не один раз засиживалась до ночи. Целый час проговорила она с новыми соседями о героях романа, словно это были их общие друзья, которых они давно знали.