Обнаженные рыбаки стоят выпрямившись в своих пирогах, которые образуют круг вровень с зеленоватой чертой горизонта. Они молча тянут огромную круглую сеть из гладкой, как зеркало, воды — и вдруг словно взрывом взметнуло брызги стекла и ртути: то сверкает и кипит рыба в сети.
— Канди, — крикнул Н’Голь, ткнув друга в бок, — ты слышишь? Они не могут отличить кремовую пассеровку от белой!
Его раскатистый хохот заставил повернуться от экрана всех зрителей. Его попросили замолчать, но он продолжал орать, обращаясь к экрану:
— Надо быстро помешивать, не давая муке поджариться! Ах макаки, ах белоносые!
Канди выпустил руку Боно и встал.
—
И, пока он повторял свой вопрос, Боколо и Мамаду, подняв руки, словно школьники на уроке, принялись оглушительно кричать:
— Мелко порубить петрушку, лук, эшалот, добавить яичного соуса, смешать со сливочным маслом и лимонным соком.
— В заправленный надо добавить еще муки и стакан воды.
— Тише! — воскликнула дежурная медсестра, которая вошла с тележкой. — Вы не на базаре. Посещение окончено. Боно, а вам надо лежать в постели! Ну-ка, быстро уходите!
— В воскресенье, — прошептал Н’Голь на ухо Боно, — мы не придем, будем на телевидении. Вот увидишь, для меня такой конкурс — плевое дело.
—
Медсестра взяла Боно под руку, глядя, как Н’Голь и Канди удаляются в глубь коридора, выкрашенного бледной, тусклой краской. Боно закрыл глаза и в ту же минуту увидел многоцветие закатных красок, предшествующее наступлению темноты. От камышей, растревоженных последним взлетом ибисов, поднимался терпкий запах перца. Еще минута, и лагуна заколебалась, как это бывает, когда глядишь на что-нибудь сквозь огонь.
Сестра помогла Боно улечься в постель и велела ему лежать спокойно. Поставленные в ряд кровати покачивались. Боно взялся руками за голову и крепко сжал ее, надеясь унять головокружение. Он сел на кровати, и глядевший на него сосед был поражен огромными белками его глаз.
— Мамаду, — сказал Н’Голь, покачиваясь в вагоне метро, — мы недостаточно хорошо знаем блюда, подаваемые перед десертом.
— У нас в запасе целая неделя, милый, — ответил с уверенностью тот. — Я справлюсь.
— Надо обязательно выиграть этот конкурс, — сказал Н’Голь.
— Ты еще сомневаешься? Я уверен, что мы выиграем и оплатим билет Боно, чтоб он мог уехать на родину, а мы с тобой будем раскатывать на велосипедах с моторчиком, как у нашего шефа. И уж ни в коем случае, дружище, не останемся жить в подвале.
Среди недели Леопольд Брокар, явившийся проверить их работу, заметил, что оба друга сидят у подножия конной статуи Жоффра перед зданием Высшей военной школы. Он выключил мотор и слез с велосипеда, желая застать приятелей врасплох. Прячась за цоколь памятника, к которому были приставлены обе метлы, он незаметно подкрался поближе. Голоса Боколо и Мамаду, переговаривающихся между собой, звучали настолько необычно, что Брокар тут же решил, что они, так же как и Боно, заболели. У всех его работников никудышное здоровье. Он прислушался.
— Мы сможем подарить цветы Констанции Кабриоле, — сказал Н’Голь.
Леопольд задумался: видел ли он когда-нибудь эту Констанцию? Несколько негритянок приходят иногда поглазеть, как он обучает своих рабочих на площади Антверпена. Они стояли серьезные и безмолвные, тесно сгрудившись позади кустов, словно позади барьера на скачках. Случалось, что одна из них отвечала на улыбку Леопольда, руководившего маневрами ансамбля метелок: «Мягче! Начнем сначала! Правая сторона! Эй ты, левша, не нарушай порядок, с тобой я займусь отдельно».
— А пока расскажи мне про взбитый крем, — сказал Канди.
Брокар выглянул и увидел обоих негров, сидевших рядышком в задумчивости, опершись локтями о колени.
«Эти мерзавцы бьют баклуши, — возмутился он, — а ведь еще только одиннадцать часов! Ну погодите-ка, я вам задам!»
— На полпинты крема взять пол-унции порошка камеди, полторы унции расплавленного сахарного песка, затем хорошо взбить с помощью плетеного венчика.
— Плетеного веника? — встревоженно переспросил инспектор.
Оба молодца, потеряв от неожиданности дар речи, уставились друг на друга.