«Как это могло случиться, — подумал Антонин, — что я опять соврал?» Салон Моизетты находится на противоположной стороне города. Так, значит, это Моизетта Мериназ. Да, это она! Всегда одетая в черное — темный двойник моей дорогой Фелиции. Такие же тонкие щиколотки, такая же стройная шея и в то же время все совсем иное! Может быть, и голоса у них похожи и мысли? Моизетта — вдова. Фелиция тоже часто чувствует себя вдовой. Сколько раз я оставлял ее одну… И ведь желаю ей лишь хорошего, но, подумать только, ей хочется, чтобы я все время висел у нее на шее. Ревность для нее не что иное, как потребность в страдании, — вот в чем дело! Может, мне надо было изменять ей открыто? Но она права: не могу я поступать иначе. Разве человек способен внезапно перемениться?
Он снова открыл книгу как раз на той странице, где описывается полуфинал 1935 года, когда югослава обыграл подросток-итальянец семнадцати лет. Этот король зеленого сукна обосновался в Абиссинии во время вторжения войск Муссолини, предал своих, стал одним из финансовых советников негуса и построил казино на сваях, прямо посреди заповедника для львов. Антонин смотрел на строчки, а перед глазами была Моизетта: она отчитывала двух официанток в крохотных белых передничках, улыбалась Антонину, спрашивая его, не хочет ли он добавить сливок в чай…
— Я часто видела вас перед моей витриной, — заявила она при первой встрече, — и сказала себе: вот волевой человек. Он увидел мое песочное печенье, ему захотелось его попробовать, но он не входит.
— И вот я все же здесь и приду сюда еще не раз, — улыбаясь, ответил Антонин.
— Вы оставили свою аптеку? Я тоже подумываю, не уйти ли мне от дел.
— Моя жена не выходит из дома, — пояснил Антонин. — Мы живем на холме. Каждый день я спускаюсь к своей лодке. «Мимоза» — это моя давняя мечта. А мечты так убаюкивают и усыпляют. Чуть только выдается свободная минутка, я спешу туда. Ну и конечно, по утрам ужу рыбу, что может быть лучше рыбы, которую поймал сам? У меня легкая рука на рыбу. Мой отец называл меня «донжуаном рыболовного крючка».
Моизетта улыбнулась. Обычно сюда приходят мужчины усталые или задумчивые, едят и пьют молча. А у этого какой-то необыкновенный, ласкающий слух голос. Наверное, не одну поймал на крючок… Моизетта рассмеялась. Официантки посмотрели на нее с удивлением. Они давно не видели свою хозяйку в таком хорошем настроении. А дядюшка Антонин, обычно не имевший привычки давать на чай, положил на блюдечко бумажку.
— Уж не ошибся ли он, мадам? — сказала официантка, показывая деньги хозяйке.
— Вы что же думаете, он сделал это ради меня? — взволнованно спросила Моизетта.
Дядюшка Антонин все еще пребывал в чайном салоне. Стук бильярдных шаров смешивался с позвякиванием чайных ложечек, с постукиванием шариков из слоновой кости в ожерелье Моизетты, которым она играла совсем по-детски, перекидывая его справо налево, и вдруг все эти звуки перебил звон стеклянной пробки, которую тетушка Фелиция вставляла в горлышко графина, разлив по рюмкам ликер, который они оба любили потягивать перед тем, как подняться к себе в спальню. Этой ночью дядюшка и тетушка спали беспокойно, над ними витали образы прошлого и обоим было не по себе. Рассвет, поднимающий в руке солнце-апельсин, разбудил их.
На следующей неделе Антонин принес домой печенье, купленное у Моизетты. Он дважды пил чай в салоне с белой лепниной, покрытой сеткой позолоты, и признался, что очень сентиментален — даже тогда, когда дело касается мертвых, — а потом, уже без всякой иронии, сказал, что не знает места более тихого, чем кладбище. Антонин уверял, что там, наверху, куда он приходил ухаживать за могилой своих родителей — и Моизетта растрогалась, обнаружив в этом немолодом уже мужчине хорошего сына, — и гвоздика пахнет лучше, чем на плантациях, где аромат действует на вас одуряюще, и даже море с его запахом, поднимающимся от горячих камней, кажется умиротворенным.
— Ты куда собрался? — спросила Фелиция.
— Сама видишь, — ответил Антонин, показывая ей на лейку. — Как всегда, на могилу родителей.
— А для чего тебе понадобилась новая лейка? — спросила она.
Она следит за тем, как он поднимается по дороге и идет в сторону кладбища. Обернувшись, он машет ей рукой и исчезает. Машина Моизетты уже ждет его возле кладбищенской ограды. В первый раз они пришли вместе взглянуть на могилу — прямоугольный земляной холм, окаймленный крохотными кустиками самшита, перемежающимися низенькими, но густыми кустами роз. На камне, высеченном в форме дорожного знака, выгравированы имена.
— Я тоже люблю, чтобы все было просто, — сказала Моизетта. — Не будем терять времени даром.
Они вышли с кладбища и пошли по дороге, поднимавшейся в гору. Через четверть часа им обоим было по двадцать лет.
— Это просто невероятно! — воскликнула Моизетта, когда садилась в машину. — Вы знаете, я вовсе не такая… У меня не было приключений со времени…
— Завтра, — прервал дядюшка Антонин, целуя ей руку, — завтра на этом же место.
Он смотрел, как она удалялась. Она высунула руку из кабины и помахала ему. Машина исчезла вдали.