Современная японская новелла 1945–1978

Война окончилась месяца через два после того, как их дом сгорел во время страшного налета «Б-29» и они переехали в район, уцелевший от пожара.

Американцы вошли в Хаката только к концу сентября, но слухи о них поползли задолго до этого, и мать, по совету бабушки, уехала на время в деревню к родственникам.

В октябре бабушка сказала Сиро:

— Поезжай к матери, скажи: бояться, мол, больше нечего, можно возвращаться.

В выходной день Сиро отправился на электричке в Вадзиро. По шоссе мчались американские «джипы» и большие грузовики. Аэродром «Соколиное гнездо», лежавший на полпути от Вадзиро к острову Сигадзима, был занят американцами.

Сиро не виделся с матерью десять дней. Когда он добрался до деревни, оказалось, что она вместе с его тетушкой работает в поле. Старуха, судя по всему, мать тетушки, проводила его.

Шла уборка батата. Мать была в момпэ, какие надевают крестьянки для работы в поле. Она бросала бататы в велосипедный прицеп. Солнце палило, и голова ее была низко повязана белым полотенцем. Такой он мать еще никогда не видел.

— Бабушка велела передать, что бояться нечего, можно возвращаться.

Подошла тетушка. Сиро поклонился.

— Нечего бояться, не так ли? — сказала она и лукаво усмехнулась.

Тетушка сильно загорела. Живая, веселая, улыбчивая, тетушка была единственной наследницей своего отца, поэтому когда она вышла замуж, то муж поселился в ее доме. В армию он был призван военным врачом, но уже вернулся и открыл практику.

Она, бывало, нередко наведывалась в Хаката на представления труппы Кабуки или послушать концерт. Недостатка в средствах она не знала и обычно выманивала мать из дома, приговаривая: «О деньгах не беспокойся, не беспокойся ты о деньгах».

Конечно, последние два-три года, когда война особенно ожесточилась, о развлечениях не могло быть и речи. Но она и тогда навещала мать и, словно юная девушка, жаловалась ей, что скучает.

Теперь тетушка сажала батат. «Все из-за войны», — подумал Сиро. Вот и война позади, а трудностям не было видно конца. Для их семьи, по крайней мере. Сколько еще лет пройдет, пока они встанут на ноги?!

— До чего ж хорош батат уродился! — сказала старуха.

— А я удобряла как следует, — сказала, улыбаясь, тетушка, — оттого и уродился.

Она по-прежнему была весела и беззаботна. Это Сиро нравилось.

— Помоги нам немного, сынок, — сказала мать.

Сиро проработал с ними около часа.

Домой возвращались втроем.

— Хотела красный батат посадить, он и на вкус лучше — да семян не достала. Посадила «Окинаву-сто».

— Красный батат! Не слишком ли роскошно!

— Да что ты! Я вовсе не помышляю о роскоши. Какая уж тут роскошь в наше время!

Тетушка охотно болтала, как и прежде, в их студенческие времена.

Покойный отец ее был врачом, и посватался к ней выпускник медицинского факультета университета Кюсю. Если бы не ее живая прелесть, она едва ли бы вышла замуж, ведь Вадзиро — захолустье, хоть и пригород Хаката. Муж унаследовал больницу тестя. Тот было уже примирился с тем, что у него не будет преемника, но тетушкино обаяние сделало свое дело. Детей у них не было, и тетушка была в доме и женой и дочкой. Муж, видимо, любил ее.

Велосипедный прицеп поставили во дворе. Передохнув немного, тетушка сказала:

— Взгляни-ка на маму, Сиро. Ничего не замечаешь?

Мать засмеялась.

— Вот снимет полотенце с головы, сразу поймешь в чем дело.

И тетушка велела матери снять полотенце.

Мать сняла. Виски у нее были седыми, а из-под седины проглядывали черные волосы.

— Понял? — Тетушка тоже развязала полотенце и приблизилась к Сиро.

— Покрасили чем-то?

— Ну да! Развели глину в воде и намазались. Американцы, говорят, не разбирают возраст японских женщин. Покрасишь вот так — и все в порядке. Я вычитала этот способ в одном французском романе.

Тетушка накачала воды из колодца и предложила матери умыться:

— Возьми мыло, сразу смоется.

Мыло было белоснежным, высшей марки. В доме у Сиро такого мыла не водилось. Стирали и умывались мягким низкосортным мылом, купленным на черном рынке.

— Душистое какое, — заметила мать.

— Да у них все лучше, что ни возьми, — победители.

Мать вытерлась полотенцем и стала вновь такой, какой привык ее видеть Сиро. Белое, круглое лицо, глаза немного грустные.

Теперь она стала качать воду из колодца. Тетушка несколько раз сменила воду в тазу. Наконец из-под полотенца на Сиро взглянули прежние тетушкины глаза.

— Скорее намажемся кремом, а то кожа загрубеет! — Она схватила мать за руку и повлекла в дом. — Ты тоже руки вымой, — крикнула на ходу мать.

Они с тетушкой работали в перчатках, а Сиро дергал батат голыми руками, и руки у него почернели от ботвы. Сиро намылился американским мылом. Пахло оно и вправду чудесно.