Современная японская новелла 1945–1978

За день до явки в казарму у матери совсем опустились руки, и она безучастно наблюдала, как приходят родственники, как они готовят еду и делают еще массу всяких дел. Я мечтал только об одном — поскорее вырваться из этой суеты.

После ужина наступил отлив — в доме воцарилась тишина. Вдруг из прихожей донесся тихий голос. Ничего не подозревая, я вышел туда.

Когда я увидел фигуру, стоявшую в темноте за решетчатой дверью, у меня перехватило дыхание… Это была она. К ее серому пальто был прикреплен значок женского отдела муниципалитета, она выглядела жалкой и растерянной.

— Я подумала, не забыли ли вы…

Мне показалось, что внутри у меня разверзается бездна. Нет, я не забыл. Честно говоря, я о ней совсем не думал.

…Чувство невыразимого стыда смешалось с чем-то близким страху, но это было уже позже.

— Вот, возьмите…

Она с улыбкой протянула пухлый четырехугольный пакет; взяв его в руки, я тут же вспомнил — пальто.

— Чтобы в дороге не простудились… Вы уж простите, пусть это будет моим прощальным подарком.

Приветливо улыбнувшись, она скрылась во тьме. Я ничего не ответил и какое-то время бессмысленно поглаживал потертый воротник пальто.

1960

ТЭЦУО МИУРА

РЕКА ТЕРПЕНИЯ Перевод Т. Григорьевой

Мы с Сино поехали в Фукагава. Это было вскоре после того, как мы познакомились.

Сино в Фукагава родилась и прожила там первые двенадцать лет своей жизни, а я только прошлой весной перебрался в Токио из самой глуши Тохоку[31], и было странно: мне везти Сино, чтобы показать ей ее родные места, — но дело в том, что к концу войны семья Сино эвакуировалась в Тотиги[32], и она не видела, как дотла выгорел этот район Токио; от прежнего Фукагава не осталось и тени. Я же исходил Фукагава вдоль и поперек и знал его лучше других мест в Токио (не считая, конечно, дороги в университет — изо дня в день утром и вечером), потому что бывал там два или три раза в месяц, а то и каждое воскресенье.

Электричка повернула у канала Судзаки, проехала еще немного и остановилась близ парка Фукагава-тоё. Сино вышла, вытянула шею, словно бы принюхиваясь, и огляделась. Стояла июльская жара. Над рядами низких бараков, раскаленных от солнца, струился горячий воздух, перемешанный с белесой пылью.

— Ничего не помню! Совсем чужой город! Только школу и узнаю, — печально сказала Сино. На той стороне улицы подставляло солнцу обгоревший остов здание трехэтажной школы. Сино проучилась в ней пять лет.

— Не огорчайся! Походим — узнаешь. Твои же места.

Сино улыбнулась.

— Да. Улицы-то, наверно, не изменились… — И, еще раз взглянув на чернеющую школу, добавила: — Мне говорили, что все дотла сгорело, но я не верила, что и школа тоже. Все-таки железобетонное здание! А теперь вижу: один остов остался.

Моргая слегка раскосыми глазами, будто делая открытие, она напряженно вглядывалась в зияющие окна школы, напоминающие соты обгоревшего улья. Наблюдая за ней, я невольно улыбнулся:

— Если ты будешь так внимательно рассматривать каждый дом, мы никуда не успеем.

Сино пожала плечами.

— Ну так пойдемте. Куда же?

— Может быть, в Киба?

— А может, в Судзаки?

Судзаки — на другой стороне канала, и мы решили пойти сначала в Киба. Перейдя через трамвайные пути, над которыми дрожало жаркое марево, мы прошли по узкой длинной полоске тени, падающей от школьного здания на обочину улицы, и направились к водохранилищу Киба.

Сино хотелось побывать там, где я в последний раз видел своего брата, а потом показать мне те места, где она родилась и выросла.

Киба — район лесопилок и каналов, здесь всегда дуют сильные ветры, нагоняя на воду рябь, отчего плоты слегка покачиваются. Ветер пахнет древесиной и сточными канавами. Кроме того, в нем мириады мельчайших, невидимых глазу древесных пылинок, от которых у непривычного человека разъедает глаза, словно от дыма. Если на Киба у вас потекли слезы, значит, вы не здешний.

Когда я в первый раз бродил по Киба с братом, он все время посмеивался надо мной. Это и в самом деле выглядело смешно: мое сердце переполняла радость, оттого что я плечом к плечу шагаю со старшим братом, а из глаз катятся слезы. Три года спустя, прошлой весной, я опять бродил по Киба, но уже без брата. Мое сердце иссушило горе, а глаза опять были полны слез. Такой уж тут ветер. То ли я никак не мог освоиться, то ли мне как-то особенно везло на самый злой ветер, но я потерял всякую надежду привыкнуть к этому району.