Современная японская новелла 1945–1978

«По характеру работы ему приходилось часто иметь дело с рентгеновскими лучами, что в результате многолетнего будирования привело к возникновению раковой опухоли на правой кисти. Затем, распространяясь по лимфатическим железам, опухоль поразила всю правую руку вплоть до подмышки, и в конце концов наступил летальный исход.

Покойный окончил медицинский факультет Токийского университета в 1905 г. и, пройдя ассистентскую практику, в 1908 г. переехал в городок М. на Хоккайдо, где занял пост заведующего городской (в то время еще поселковой) больницей. Оставив эту должность в 1923 г., он в том же городке вплоть до сегодняшнего дня содержал частную клинику. С начала и до конца своей практики, на протяжении тридцати лет, он оставался верным служителем врачебного искусства. С течением лет, по мере того, как в нем возрастало сознание своего гражданского долга, и благодаря тому, что сознание долга переросло в глубокую убежденность, он твердо уверовал, что именно в этом заложен смысл его существования. Он отказался от соблазна заняться научной работой, временами, должно быть, встававшего перед ним, от стремления к большим городам, где можно было бы найти достойное применение своим способностям. Не добивался он и ученой степени, придя к убеждению, что нужен людям здесь, на своем месте.

Хотя даже постороннему ясно, что собственноручно обследовать чуть ли не по двести пациентов в день — тяжкий труд, тем не менее вечерами, которые, казалось бы, следовало оставить для отдыха, он просиживал до глубокой ночи в своем кабинете, не расставаясь с книгами и усердно продолжая занятия. Он, можно сказать, взял мерилом суровую, взыскательную добродетель и с болезненной щепетильностью не позволял себе ни минуты праздности и лени, что в глазах семьи было, пожалуй, даже огорчительным фактом.

Мы, члены его семьи, всей душой уповаем, что неустанное стремление покойного к духовному совершенствованию, не покидавшее его до смертного часа, принесло определенные плоды в соответствии с его планами и замыслами и что жизнь его тем самым оказалась исполненной высшего смысла.

До конца дней своих он дружен был с книгами, и его интересы охватывали самые разнообразные отрасли — от естествознания до общественных наук и литературы. Юношеская свежесть мышления и страстное стремление к поиску истины он сохранил до преклонных лет, но эта сторона его жизни была известна только ближайшему его окружению. В последние годы жизни на его рабочем столе скопилось особенно много книг по проблемам электроники, это свидетельствует о том, что где-то в глубинах подсознания он искал религиозного решения проблемы бытия. Однако у меня создалось впечатление, что здесь все же отразились причуды возраста.

О себе покойный рассказывал чрезвычайно мало; к тому же, будучи с самого начала студенческой жизни оторван от отцовского крова, я почти ничего не знаю о его дружеских связях. Понимая, что есть, вероятно, немало людей, мне неведомых, но разделявших с покойным житейские радости и печали в дни его юности, — людей, которым, наверное, есть, что вспомнить о безвременно ушедшем, — я все же осмеливаюсь в такой скромной форме опубликовать этот некролог.

Согласно воле покойного, мы не устраиваем официальной панихиды. Я убежден, что покойный, который был человеком в высшей степени скромным, куда больше, нежели воскуриванию благовоний на панихиде, радовался бы тому, что в его доме сохранили нетленными воспоминания о его душе.

Сознавая свою вину в том, что поступаем наперекор вашему искреннему желанию, мы просим тем не менее воздержаться от разного рода пожертвований и приношения цветов».

— Вот как, значит, ваша матушка хранила этот некролог? — удивилась Кэйко.

Когда Ёсиюки Такаминэ скончался, на похороны проходившие только в присутствии членов семьи и нескольких представителей персонала больницы, его тайной сожительнице, матери Исаку, доступ был, конечно, закрыт. Дети же в день похорон все были в Токио.

— Знаете, — заметила Кэйко, — я вам могу кое-что порассказать. Ведь о вашем семействе я много наслышана от покойного вашего батюшки. Отец-то всех вас, видно, очень любил…

Благодаря своей изумительной памяти Кэйко без труда один за другим приводила «случаи из жизни». Она искусно воспроизводила тончайшие оттенки словоупотребления, малейшие жесты, к которым прибегал отец в то или иное время. Казалось, память этой женщины острее всего запечатлевала именно такие мелкие детали. Наконец молча слушавший ее повествование Харухико впервые, и с большой натугой, вставил реплику. Вообще Харухико, судя по всему, был из породы молчальников. За все время рассказа Кэйко он не проронил ни единого слова и сидел не шевелясь, сосредоточенно устремив взор в одну точку на газоне в саду.

— Эге, — сказал он, — а ведь я все эти истории первый раз слышу.

— Еще бы! Само собой разумеется! Да разве ж могли отец или я говорить с тобой об их семействе?! — шумно отчитала Кэйко мужа.

Харухико, не выказав никаких эмоций, снова отвернулся к газону в саду. Кэйко продолжала, обратившись к Исаку: