Современная язва

Это было въ девятомъ часу утра. Кухарка Эмиліи Францевны Ваухъ, сдающей меблированныя комнаты, несла по корридору самоваръ къ жильцу Коклюшкину, молодому человѣку, служащему въ какомъ-то агентствѣ страхованія жизни, какъ вдругъ раздался выстрѣлъ за стѣной. Кухарка Анисья вздрогнула и до того испугалась, что чуть не выронила изъ рукъ самоваръ. Вслѣдъ за этимъ послышался второй выстрѣлъ. Анисья быстро поставила на полъ самоваръ, схватилась за сердце и побѣжала обратно въ кухню, крича:

— Святители! Угодники! Что-же это такое! Кто-то у насъ стрѣляетъ! Охъ, моченьки моей нѣтъ! Стрѣляетъ!

Но загремѣлъ и третій выстрѣлъ, глухо раздаваясь въ корридорѣ.

Въ комнатѣ Эмиліи Францевны звонко залаяла собаченка. Въ корридоръ начали выскакивать жильцы. Первымъ выскочилъ статскій совѣтникъ, старикъ Двигаловъ. Онъ былъ въ халатѣ, въ туфляхъ и забылъ даже надѣть парикъ на голое темя, который обыкновенно носилъ. Онъ брился у себя въ комнатѣ и одна щека его была даже еще въ мылѣ.

— Что это: стрѣляютъ? Жильцы стрѣляютъ? Послушайте! Это-же невозможно…

Выбѣжала и квартирная хозяйка Эмилія Францевна Ваухъ. Она была въ юбкѣ, въ ночной бѣлой кофточкѣ, въ папильоткахъ, и одна изъ бровей ея была размазана по лбу.

— Gott im Himmel! — кричала она. — Кто это стрѣляйтъ? Развѣ можно стрѣляйтъ на квартира! Анисья! Гдѣ ты?

— Охъ, матушки мои! Охъ, батюшки мои! — раздавалось изъ кухни. — Ноженьки мои! Рученьки мои! Вѣдь чуть самоваръ не выронила!

Быстро отворилъ дверь молодой жилецъ Коклюшкинъ въ сѣренькой пиджачной парочкѣ и опрокинулъ дверью стоявшій около нея самоваръ. Кипятокъ полился по полу, но Коклюшкинъ перескочилъ черезъ самоваръ и черезъ лужу и бросился къ Эмиліи Францевнѣ.

— Гутъ моргенъ, — сказалъ онъ ей. — Знаете, вѣдь тутъ непремѣнно какое-нибудь несчастіе. Это стрѣлялъ чиновникъ, мой сосѣдъ. Навѣрное что-нибудь произошло, Эмилія Францевна.

— Охъ, что вы! — съ испугомъ проговорила нѣмка и схватилась за сердце.

— У Подшмыгина, вы думаете? — спросилъ старикъ, статскій совѣтникъ, подходя къ нимъ.

— У него, у него… Я-же вѣдь слышалъ. Это рядомъ со мной… Три выстрѣла…

Изъ полуоткрытыхъ дверей, находящихся рядомъ съ дверью Эмиліи Францевны, выглянула голова учительницы музыки, пожилой дѣвицы Голубаевой. Голубаева была въ ночномъ чепцѣ и съ испугомъ говорила:

— Боже мой!.. Неужели онъ покончилъ съ собой? Неужели онъ покончилъ съ собой? Неужели онъ застрѣлился! Онъ съ недѣлю былъ мраченъ и не разговаривалъ ни съ кѣмъ…

— Надо постучаться къ Подшмыгину, и тогда все будетъ извѣстно, — говорилъ старикъ статскій совѣтникъ, шмыгая туфлями по корридору.

— Надо, надо… Непремѣнно надо… — прибавилъ Коклюшкинъ, но самъ не двигался, — Эмилія Францевна, вы, какъ хозяйка, обязаны…

— Охъ, нѣтъ! Я не могу! Я боюсь! — замахала руками нѣмка.

— Я думаю прежде всего надо послать за полиціей… — совѣтовала высунутая изъ дверей голова учительницы музыки.

— А вообразите, что ничего не произошло, такъ зачѣмъ-же кавардакъ дѣлать? — отвѣчалъ статскій совѣтникъ. — Можетъ быть, онъ просто такъ… — шалилъ… или въ нетрезвомъ видѣ… Долженъ вамъ замѣтить, что я въ корридорѣ сколько разъ видѣлъ его изрядно и изрядно хватившимъ и покачивающимся на ногахъ. Мало-ли что съ пьяна дѣлается!

— Позвольте… Но вѣдь теперь утро… — замѣтилъ Коклюшкинъ.

— Эхъ, молодой человѣкъ! Ужъ кто пристрастившись къ этому зелью, тотъ и съ утра… Эмлія Францевна, вы должны, какъ хозяйка, постучать въ дверь и окликать его. Если онъ не подастъ голоса…

— Нѣтъ, нѣтъ, я не могу! Я пужа… Я… Я пугайтъ… боюсь… — опять замахала руками нѣмка. — Пускай Анисья… Анись! — крикнула она.

Изъ кухни въ глубинѣ корридора показалась нѣсколько оправившаяся уже отъ испуга кухарка. Она шла, держа руки подъ передникомъ, и бормотала:

— Милая барынька… Что-жъ это такое у насъ случилось-то! Въ комнатахъ палятъ. Ай-ай… Тутъ бѣда, непремѣнно бѣда какая-нибудь. Еще вчера вечеромъ, когда я пришла къ нему убирать самоваръ, онъ мнѣ сказалъ: «завтра утромъ ты мнѣ самовара не подавай. Мнѣ не придется чай пить».

— Сказалъ: мнѣ не придется чай пить? — быстро спросилъ прислугу статскій совѣтникъ.

— Какъ передъ иконой говорю, сказалъ, — вздохнула кухарка.

— Ну, такъ ты обязана и постучать къ нему въ дверь. Если онъ не откликнется…

— Нѣтъ, баринъ… Хоть зарѣжьте меня, не могу. Боюсь. Стучите сами.

— Я охотно бы постучалъ, моя милая, но это не мое дѣло.

— Да что-жъ тутъ такого? Давайте, я постучусь, — отозвался Коклюшкинъ.

— Оставьте, оставьте… Вы можете быть черезъ это привлечены къ дѣлу, если тамъ несчастіе! — говорила голова учительницы музыки, все еще торчавшая изъ дверей.

Но было уже поздно, Коклюшкинъ стучалъ въ дверь и кричалъ:

— Господинъ Подшмыгинъ! Господинъ Подшмыгинъ! Вы здоровы!? Подшмыгинъ!

Отвѣта не было никакого.

— Подшмыгинъ! Откликнитесь-же! Мы должны знать, благополучно-ли у васъ? — пробасилъ статскій совѣтникъ.

Но въ комнатѣ безмолвствовало.

— Конецъ! Посылайте за дворникомъ… Надо разломать дверь, — сказалъ Коклюшкинъ хозяйкѣ.

Та схватилась за голову.