Современная идиллия

У стены, по обе стороны ломберного стола, сидели Иван Тимофеич и Прудентов, а у окна – Очищенный, приведший с собой из редакции "Краса Демидрона" нашего собственного корреспондента, совсем безумного малого, который сидел вытараща глаза и жевал фиалковый корень.

Отрекомендовал нас Иван Тимофеич.

– Сотрудники наши! – сказал он кратко, – были заблудшие, а теперь полезными гражданами сделались…

– Вот как! – приятно изумился Перекусихин 1-й.

– Ах, голуби, голуби! – вздохнул Парамонов.

– Где ж это вы заблудились? – любезно спросила Фаинушка и так приятно при этом улыбнулась, что Глумов стиснул зубы и всем существом (очень, впрочем, прилично) устремился вперед.

– Нельзя сказать, чтоб в хорошем месте, – объяснил Иван Тимофеич, – такую чепуху городили, что вспомнить совестно. А теперь – так поправились, как дай бог всякому!

Мы были еще в нерешимости, какие выразить чувства по поводу этой аттестации, как у ворот раздался стук экипажа, и через минуту в дверях показался Редедя и поманил пальцем Ивана Тимофеича.

Все смолкли, так что из залы явственно доносился до нас шепот. Еще минута, и Иван Тимофеич, в свою очередь, поманил меня и Глумова.

– Мерзавец-то не едет! – сообщил он нам вполголоса.

– Что же случилось?

– Да так вот, – объяснил Молодкин, – приехал я, а он сидит во фраке, в перчатках и в белом галстухе – хоть сейчас под венец! "Деньги!" Отдал я ему двести рублей, он пересчитал, положил в ящик, щелкнул замком: "остальные восемьсот!" Я туда-сюда – слышать не хочет! И галстух снял, а ежели, говорит, через полчаса остальные деньги не будут на столе, так и совсем разденусь, в баню уеду.

– Да ты бы, голубчик, ему пригрозил: по данной, мол, власти – в места не столь отдаленные! – предложил Глумов.

– Говорил-с. Не действует.

– Вот ведь сквернавец какой! – негодовал Иван Тимофеич. – А здесь между тем расход. Кушанья сколько наготовили, посаженым отцам по четвертной заплатили, за прокат платья для Очищенного отдали, отметчика из газеты подрядили, ему самому, невеже, карету, на невестин счет, наняли – и посейчас там у крыльца стоит…

И вдруг светлая мысль осенила его голову.

– Друзья, да что ж мы! – воскликнул он, простирая к нам руки, – да вы… ну что ж такое! Что на него, на невежу, смотреть! из вас кто-нибудь… раз-два-три… Господи благослови! Ягодка-то ведь какая… видели?

Я так и обомлел при этих словах, но, по счастию, Глумов не потерял присутствия духа.

– Не дело ты говоришь, Иван Тимофеич, – сказал он резонно, – во-первых, Балалайке уж двести рублей задано, а вовторых, у нас вперед так условлено, чтоб непременно быть двоеженству. А я вот что сделаю: сейчас к нему сам поеду, и не я буду, если через двадцать минут на трензеле его сюда не приведу.

Глумов уехал вместе с Молодкиным, а я, в виде аманата, остался у Фаинушки. Разговор не вязался, хотя Иван Тимофеич и старался оживить его, объявив, что "так нынче ягода дешева, так дешева – кому и вредно, и те едят! а вот грибов совсем не видать!". Но только что было меняло начал в ответ: "грибки, да ежели в сметанке", как внутри у Перекусихина 2-го произошел такой переполох, что всем показалось, что в соседней комнате заводят орган. А невеста до того перепугалась, что инстинктивно поднялась с места, сказав:

– Ваши превосходительства! водочки! милости просим закусить, господа! не взыщите!

Это разом всех привело в нормальное настроение. Тайные советники забыли об уфимских землях и, плавно откидывая ногами, двинулись за хозяйкой; Иван Тимофеич бросился вперед расчищать гостям дорогу; Очищенный вытянул шею, как боевой конь, и щелкнул себя по галстуху; даже "наш собственный корреспондент" – и тот сделал движение языком, как будто собрался его пососать. В тылу, неслышно ступая ногами, шел злополучный меняло.

У закусочного стола нас встретил Редедя, но не сразу допустил до водки, а сначала сам посмаковал понемногу от каждого сорта (при этом он один глаз зажмуривал, а другим стрелял в пространство, точно провидел вдали бог весть какие перспективы) и, наконец, остановившись на зорной, сделал капельмейстерский жест руками:

– Можете смело!

То же самое проделал он и над закусками: всякого сорта пожевал, объясняя при каждом куске, в чем заключаются его достоинства и какие могут быть недостатки. Какая должна быть селедка, ежели она селедка, и какой должен быть балык, ежели он балык. А так как замечания свои он, сверх того, скрашивал рассказами из жизни достопримечательных русских людей, то закусывание получало разумно-исторический характер, и не прошло десяти минут, как уже мы отлично знали всю русскую историю осьмнадцатого столетия, а благодаря новым закусочным подкреплениям – надеялись узнать, что происходило и дальше.

– И где вы, Фаина Егоровна, такое сокровище отыскали? – спросил восхищенный Перекусихин 1-й, указывая на Редедю.

– Сам пришел, – очень мило нашлась невеста.

– Он у нас, вашество, Аника-воин, долго на одном месте не усидит! – отозвался старый меняло, – из похода, да и опять в поход… Вот и теперь фараоны зовут…

– Скажите! и выгодно это? – обратился Перекусихин 2-й к Редеде.