Современная югославская повесть. 70-е годы

Пипе смотрел мимо него, он видел прошлое как в воде — как партию в карты. Слова Колоннелло — ведь это корона червового короля! Карие пестрые глаза полковника, точно санки, унесли его вниз головой в заднюю комнату прокуренной кафаны, где давно, до войны, он сидит в канун Нового года сытый, с картами в руках, с тремя королями, и вот теперь вместо сброшенного туза, после трех обменов в последнем прикупе, который он, сгорая от нетерпения, медленно приоткрывает, показывается корона четвертого короля, червового! Какой шанс! У противника не может быть комбинации выше. Но противник пасует, и банк остается прежним. И сейчас слова Колоннелло — разве это не корона четвертого короля? Разве не шанс?

— Великолепно! — приглушенно воскликнул Пипе, сразу пришедший в хорошее настроение из-за такого подарка судьбы. Но мыслить следует логично. Война есть война. Полковника надо использовать. А в остальном вся жизнь — игра, если смотреть на вещи философски. Он всегда был готов на риск. И всегда в нем жила надежда.

— Oggi seren non è, doman seren sarà, se non sarà seren si rasserenerà[48], — живо, нараспев произнес Пипе итальянскую скороговорку, добродушно и широко улыбаясь и всматриваясь, giocoso[49], в лицо Колоннелло.

Колоннелло задрожал от вспыхнувшей надежды. Правда, пока она ничем не подтверждалась, но и отказываться от нее не было оснований. А вот отдаляло или приближало ее это удивительное поведение то мрачных, то глуповато-веселых и улыбающихся солдат и их главаря, ради всего святого, он же не говорит — бандита?

— Я вам верю! — сказал Пипе по-итальянски, уже спокойно и серьезно. — Все будет в наилучшем виде!

Колоннелло перевел дыхание. От облегчения земля поплыла у него перед глазами.

— Послушайте, товарищи! — быстро заговорил Пипе, но бойцы уже насторожили уши, вслушиваясь в непонятный диалог между Пипе и Колоннелло. — Чтоб никто его пальцем не тронул! Чоле, ты за него отвечаешь! Береги как зеницу ока! Марко, дай ему свою шапку!

— Какую шапку? — запальчиво воскликнул Марко, красный от гнева.

— Ту, маленькую, «охотничью»! — небрежно бросил Пипе. — Не видишь, солнце садится? Ему холодно будет в горах. Не хватает мне, чтоб человек простудился! Чоле, следи за ним. Устанет — стой, захочет пить — воды. И шапку дай. Не видишь, что ли, он без шапки! Чего ждешь? Пошли!

И Пипе вежливо указал Колоннелло дорогу.

— Вы куда-то направляетесь? Куда же? — перепугался старик, но голос его звучал предупредительно.

Пипе дотронулся до его руки и повел по каменистой тропинке, беззаботно болтая о завтрашнем погожем дне.

Колоннелло одобрительно кивал головой, холодный пот леденил ему шею, он инстинктивно следил за тем, чтобы не оступиться и не сломать ногу в этом аду, в окружении дьяволов, которые то хмурятся, то смеются, как и серое небо — над быстро мрачнеющими скалами и над его непостижимой судьбой.

Партизаны остановились.

Многих удивила резкая перемена в поведении Пипе, они его не понимали, но и осуждать не брались. Пипе слыл мастером на всякие неожиданности. Сейчас им казалось, словно кто-то пригласил их в дом и захлопнул дверь перед носом — вроде бы и дверь не заперта, и зов повис в воздухе. И они были в недоумении. Партизаны сгрудились вокруг Чоле, адъютанта Пипе, точно хотели узнать что-то новое. Найти какое-то прибежище, может быть, не слишком надежное, но единственно возможное в эту минуту. Усталые, растерянные, они обескураженно смотрели на Пипе и Колоннелло, идущих в гору, на плечистого Пипе и старика полковника, точно видели чудище, уносящее у них барашка прямо с вертела.

Марко снял шапку, лицо его выражало немое изумление и муку, он желал всем показать, что выполняет приказ, хоть и не может с ним примириться. И действительно, глаза у него горели, а руки не слушались. Он никогда не умел скрывать возмущение.

Лука как всегда грыз соломинку — он тоже ничего не мог изменить, хотя был не так глуп, чтобы не отскочить перед дышлом. Но оставался при своем мнении. Пока человек жив, найдутся лекарства, говорили его старики.

— Господи, твоя воля! Что же это? — взмолился Чоле, тиская в руке шапку, с важностью, которая неизвестно откуда появилась. — Он ему «да-да-да», а тот ему «что вы, что вы», и… под руку взял. Святая матерь божья Медовацкая! Такое и во сне не привидится. И что говорит: как устанет — стой! Пить захочет — воды! И шапку отдай! Во имя святого Пипе, может, ты мне прикажешь штаны ему замывать? — Тут Чоле вспомнил еще кое-что и начал срывать звезду с шапки-титовки. — Не носить Колунелу мою звезду, хоть теперь она никуда не годится… Тьфу! Солнце жареное! Всю жизнь земля мне была постелью, а теперь какой-то Колунел топчет ее новыми сапогами, а я его нянчи! Как это понять? И что думает Пипе, мать родная? Все равно я ему верю, видит бог, ведь мы готовы… и я… и он… и все мы… — Озабоченный, нахмуренный Чоле спрятал в карман тряпичную красную звезду и тихо добавил: — Кто знает, что Пипе задумал… с этим… солнце жареное!