Современная китайская проза

Зачем человек живет? В чем смысл жизни? Я думала об этом до головной боли, до обморока, до безумия. Но не нашла ответа. Может быть, не стоит размышлять о смысле жизни? И все же я хочу жить по-другому, не так, как прежде, более осмысленно. Впереди страданье, нелегкий труд и никакой гарантии на успех, я это поняла, а ты нет. Еще я поняла, что нельзя думать только о себе! Ты бы тоже засомневался, тебе бы тоже стало стыдно, понял бы, что жизнь не должна быть такой. Даже в тяжелое десятилетие находились люди, искавшие выход к свету, и на сером пепле, оставленном бедствием, на черной, выжженной земле прорастает молодая зелень; взлетит из-под пепла прекрасный феникс… Нет, увы, так ты не думаешь, ты не будешь думать обо мне, вот почему мы пришли к такому печальному концу. Прости, прости меня! Я помню, как ты обо мне заботился, но я не люблю тебя… Ах, если бы о нас так заботились раньше и вместо поучений и назиданий пустили бы нас в большой мир, мы были бы сейчас более зрелыми, более богатыми духовно, я поняла бы, как надо жить, и со мной не случилось бы ничего подобного. Нравственность и доброта! Я готова нести тяжкое бремя, нет, не смогу, не вынесу, пропаду, поэтому я и возвращаюсь к тебе… Сможешь ли ты меня простить? Я наделала много глупостей и должна за это расплачиваться».

Она сняла варежку, хотела нажать кнопку звонка, но кнопка была очень высоко. Циньцинь поскользнулась, выронила варежку. Зеленую варежку, которую она сама сшила, толстую и теплую. Она подняла и стала стряхивать варежку — и вдруг ей почудилось, что у нее в руках не варежка, а колючий кактус. Сердце взволнованно забилось, она сунула варежку за пазуху.

Из дому доносились звуки радио — передавали программу на день, значит, все уже встали.

Можно нажать на кнопку звонка.

А на крыльце везде — кактусы, кактусы…

Слышны шаги, кто-то подошел к двери. Скрипнула задвижка.

Она спрыгнула с крыльца прямо в снег и, прижимая к груди варежку, со всех ног побежала прочь, скользя по снегу.

— Циньцинь! — донесся ей вслед отчаянный крик.

…Снег все идет. Может, снежинки сначала взлетели ввысь с бескрайних равнин, снедаемые жаждой очищения, чтобы освободиться от грязи людской и лишь потом, в морозной вышине выкристаллизовавшись для новой жизни, возродиться в первозданной чистоте и затем опуститься на землю? Расскажут ли они нашему сегодняшнему миру что-нибудь интересное?..

Кактусы, вы растете не у заснеженных дорог, вы растете на подоконнике в маленькой, убогой комнатушке, в плошках и блюдцах, зеленые и сильные, похожие то на ладонь, то на кулак, то на палец, то на локоть… Вы похожи на руки простых людей, созидателей жизни, вы, словно мозолями, покрыты колючками, вы, способные изменить все вокруг, только свою судьбу не можете изменить!

Она ворвалась в комнату без стука. Дверь не была заперта.

— Я пришла! Если я нужна тебе… — крикнула она. Нет, это он ей нужен. Она поняла это, когда тянулась к звонку, там, в другом доме. В комнате никого не было, и она казалась осиротевшей и унылой.

На постели аккуратно сложено тоненькое одеяло. А человека нет. Только кактусы ее приветствовали, а может быть, прощались с ней?

Циньцинь в изнеможении опустилась на табуретку.

На столе — раскрытая книга, рядом в беспорядке стопки книг с закладками — литература по экономическим вопросам. Под книгами — исписанные мелким аккуратным почерком листы бумаги, самой дешевой, которую продают на вес. Среди книг и рукописей — та самая чашка с голубым ободком и блокнот. Громко тикает будильник. Он очень старый, но работает исправно.

Цзэн Чу, видимо, ушел завтракать, подумала Циньцинь, поколебавшись, раскрыла блокнот. Оттуда выпал пожелтевший от времени белый лоскут. На нем столбцы написанных кровью знаков, местами почерневших, местами выцветших: «Клянусь до самой смерти стоять за… Цзэн Чу, 1966 год».

Письмо, написанное кровью. Значит, и он писал клятву кровью? Прокусывал палец или перочинным ножиком укалывал кожу, по капле выдавливая кровь. Значит, и он в порыве бурного энтузиазма, во власти суеверий был обманут, был…

Письма кровью — это часть нашей истории: роковая ошибка, которую мог совершить каждый молодой человек, честный и чистый, впав в заблуждение. Но почему он не отринул это позорное прошлое? Почему не сжег, не бросил в реку, не выкинул вот этот кусочек материи?

Рядом с этим письмом другое, судя по смыслу — завещание. На нем кисточкой начертаны красивые знаки: «Прощай, жизнь! Цзэн Чу. 1970». Видимо, позднее слово «жизнь» было взято в кружок, внизу авторучкой дописано «1971», а к слову «прощай» проведена стрелка.

Циньцинь была в недоумении. Написал завещание, а сам жив, да еще такой бодрый и жизнерадостный. Он, словно кактус, вынослив, тверд и упрям. Как он выжил? Какое несчастье внушило ему мысль о смерти? Его не поймешь, не разгадаешь…

Дверь приоткрылась, и в нее просунулась голова.

— Цзэн дома? — спросил круглолицый мальчик лет девяти.

— Заходи, — сказала Циньцинь. — Он тебе нужен?