Современная китайская проза

Письма кровью — это часть нашей истории: роковая ошибка, которую мог совершить каждый молодой человек, честный и чистый, впав в заблуждение. Но почему он не отринул это позорное прошлое? Почему не сжег, не бросил в реку, не выкинул вот этот кусочек материи?

Рядом с этим письмом другое, судя по смыслу — завещание. На нем кисточкой начертаны красивые знаки: «Прощай, жизнь! Цзэн Чу. 1970». Видимо, позднее слово «жизнь» было взято в кружок, внизу авторучкой дописано «1971», а к слову «прощай» проведена стрелка.

Циньцинь была в недоумении. Написал завещание, а сам жив, да еще такой бодрый и жизнерадостный. Он, словно кактус, вынослив, тверд и упрям. Как он выжил? Какое несчастье внушило ему мысль о смерти? Его не поймешь, не разгадаешь…

Дверь приоткрылась, и в нее просунулась голова.

— Цзэн дома? — спросил круглолицый мальчик лет девяти.

— Заходи, — сказала Циньцинь. — Он тебе нужен?

— Да, — захныкал мальчик. — Старший брат разбил мячом стекло у соседки, а сказал на меня, и мама ему поверила, хочу попросить Цзэна, чтобы заступился. Когда мама подралась со старухой, Цзэн их помирил…

— Он у вас что, народный депутат? — пошутила Циньцинь.

— Нет, не депутат, — помолчав, возразил мальчик. — Но во все встревает.

— Встревает на мою голову. Поглядел бы он мне в глаза! Я хоть и старая, да от меня так просто не отмахнешься, — зачастил под окном женский голос. — Мои помои, куда хочу, туда и лью, не твое это дело! Нажрался досыта, теперь начал в чужие дела встревать.

Легко было себе представить старуху, которая орет, подбоченившись.

Из соседнего дома вышла на крик седая женщина:

— Вы не правы, помои и мусор надо выносить куда положено. Цзэн за вами и убирал. Чем скандалить, вы бы лучше Постарались понять, что к чему.

— Он убирал?! Да кто его просил!

— Постой, постой! — раздался наконец знакомый, такой долгожданный голос. — Если будешь бросать мусор перед дверью, мы выльем на него помои со всей улицы, и у тебя перед входом намерзнет целая гора. Весной растает и пойдет зловоние. Ну как вот с ней быть? — продолжал он, уже обращаясь к соседке, и вместе с ней вошел в дом. Лицо его раскраснелось от мороза, брови заиндевели, в руке он держал лепешку, из кармана куртки торчал надорванный конверт. Соседка положила на плиту пирожки.

— Ешь, пока горячие. Мне из деревни прислали, — ласково приговаривала она. — Рана еще не зажила, а ты уже бегаешь?

— Вкусно пахнут! — сказал Цзэн Чу. — Очень вкусно. Вы обо мне заботитесь, тетушка Ван. Ну а у вас как с квартирой?

Они не видели стоявшую за дверью Циньцинь.

— Ходила в домоуправление, ничего нового, — вздохнула соседка. — Напрасно время у вас отнимаю, пишем заявления, а ответа никакого. Камень в воду бросишь, и то круги пойдут. А здесь семь человек живут на девяти квадратных метрах, и все равно не ставят на очередь. До смерти обидно!

— Не сердитесь и не волнуйтесь. Этим делу не поможешь. Напишем и восемь, и десять, хоть сто раз напишем, а не поможет, пойдем в район жаловаться.

— Ешь, милый, ешь. Простые пирожки с горохом — не бог весть что. Я и сама знаю, говори не говори — толку никакого, а вот побеседую с тобой — и на душе легче.

— Вы проходите, — засуетился Цзэн Чу. — Садитесь.

Вдруг он заметил Циньцинь и ахнул от удивления, в глазах у него вспыхнула искорка радости.

Соседка рассмеялась и вышла, уведя с собой мальчика.

Циньцинь теребила шарф потными от волнения руками. Почему она так нервничает? Надо бы улыбнуться…

— Я пришла… — запинаясь, проговорила она, — чтобы рассказать…

Он посмотрел на нее серьезно и в то же время ласково.

— Я уже знаю, все знаю — мне рассказал Тюлень. Если вам будет тяжело, в любое время…

В любое время? Нет, хочу сегодня, сейчас, сию минуту!..

Он выскочил в прихожую, чтобы добавить уголь в печку, и пламя сразу загудело, словно паровоз.

— Не волнуйтесь, вам помогут, — крикнул он из прихожей. — Без горя не бывает. Но кто способен испытывать угрызения совести — еще душой не очерствел, и у него все впереди. А в жизни столько хорошего! Чем острее переживешь, тем больше жизненной энергии.

Он вошел в комнату с вымазанным сажей носом.

— Верно я говорю?

Циньцинь лишь кивала головой, и, как ни сдерживала слезы, они капали прямо на его завещание, которое она держала в руках.

— Ах, вы прочитали! — Он растерялся.

— Почему, ну почему ты не сжег? — Она помахала листком бумаги. — Десять лет бережешь.

Он рассмеялся:

— А почему не сберечь? Еще Конфуций говорил: повторяй старое, чтобы узнать новое.

— Перестань! Зачем было это писать? Ведь ничего дурного ты не сделал?

— Все с отчаяния. С каждым может случиться, особенно с человеком нашего поколения. Вот только не припомню, из-за чего мне пришло в голову расстаться с жизнью. Из-за унижения, оскорбления, обмана или из-за случайно брошенной кем-то фразы… Но, как видишь, я ничего не сделал с собой. Почему? Тоже не помню. Может быть, увидел в лесу оленя или девочку, собирающую цветы на речном берегу… В жизни много хорошего. А иначе не стоило бы жить.