Современная китайская проза

— Ну как зачем, — не унимался Сюй. — Вон старина Вэй вернулся вчера оттуда с зубной пастой. Он говорит — там здорово! Кого только не увидишь: и кадровые работники — из тех, что раньше разъезжали на легковушках да получали по двести юаней в месяц, и всякие там профессора из университетов — авторитеты вонючие! В общем, навалом разного сброда. А уж послушные до чего — сил нет. Что ни прикажешь, все исполнят в точности и беспрекословно. Чтобы ослушаться — ни-ни. Заорешь на них, облаешь — прямо дрожат со страху, а затопаешь ногами — тут же бегут в сортир. Да, не говори — вот где можно по-настоящему показать свою силу и власть!

Старый Пань, словно онемев, уставился в небо и не проронил ни звука.

— Хотя, — продолжал Сяо Сюй, — как вступишь в агитбригаду, наверняка столкнешься с одной закавыкой. Вэй, он уже два дня туда ходит. У них там на столах горами навалены письменные саморазоблачения, всякие клятвы да торжественные обязательства. А некоторых иероглифов старина Вэй не знает. Глянь-ка, он спрашивал у меня, как это читается. — И Сяо Сюй протянул руку, чтобы мастер Пань мог разглядеть написанный у него на ладони иероглиф «искупление».

…Пань Чаоэнь знай себе помалкивал — он размышлял над сценами, полными жестокости и насилия, которые живописал Сяо Сюй.

А тот, откашлявшись и сплюнув, продолжал:

— Ничего, мастер. Вот будет вторая рабочая агитбригада — давай вместе и вступим в нее. Я уж берусь на собраниях зачитывать вслух цитаты, а тебе останется только рассказывать о пережитых страданиях.

— Да нет, не справиться мне.

— Э-э, да ты никак боишься, взойдя на трибуну, лишиться дара речи?

— Не в том дело. Случалось мне и с трибуны выступать. Но тут, прежде чем заговоришь, надо упасть ничком на стол и зарыдать. А я отродясь не плакал — такой уж я человек.

Сяо Сюй так и покатился со смеху.

— Ой-ой! — произнес он наконец. — Вот уж не думал, что ты загнешь такое. Да-а, до чего дошел человек…

Но тут, в самый разгар их беседы, в громкоговорителях заводского радиовещания зазвучал твердый и звонкий голос женщины-диктора:

— Экстренное сообщение! Экстренное сообщение! Высочайшие указания: «Себе — ничего, народу — все!», «Древнее — на службу современности, иноземное — на службу Китаю». Всем товарищам революционным рабочим и служащим завода собраться в девять часов утра перед Стеной большой критики у заводских ворот для встречи манго, присланного из Пекина рабочему классу нашего города великим вождем, председателем Мао. Обратить внимание на следующее: во-первых, у каждого должна быть бесценная красная книжечка и на груди — значок с изображением кормчего; во-вторых, все должны быть опрятно одеты, брать с собой сумки и рюкзаки запрещается; в-третьих, необходимо повысить бдительность, всячески предотвращать подрывную деятельность классового врага; лица, находящиеся под надзором диктатуры, должны быть переведены из отделов и цехов и немедленно сосредоточены в помещении малой столовой…

Не успел замолкнуть голос диктора, как у здания заводоуправления загремели гонги и барабаны. Пань Чаоэнь по опыту хорошо знал: заверениям о том, что пропаганда «высочайших указаний» надолго не затянется, верить нельзя. Стоит оказаться на улице — и наверняка протолчешься там полдня, если не больше. Поэтому на всякий случай следовало прихватить чего-нибудь съестного, Пань глянул на часы — до назначенного времени сбора оставалось полчаса. И он побежал в коммерческую столовую напротив завода, надеясь купить там пару лепешек.

В столовой продавец с веником в руках подгонял посетителей:

— Эй, поторапливайтесь! Ешьте побыстрей! Сегодня мы должны пораньше отрапортовать о выполнении плана!

Пань протянул деньги:

— Мне бы две лепешки…

— Нельзя! Мы должны поскорее отрапортовать о выполнении плана!

— Да у меня тоже срочное дело!..

— Какое там еще срочное дело! Пойми ты, сейчас мы все вместе рапортуем о досрочном выполнении плана! — Продавец вытащил «Цитатник».

Старый Пань быстро повернулся и, притворяясь, будто ничего не слышит, сразу ушел. За спиной у него раздавался лишь звон посуды. Следом за ним из столовой с недовольными лицами опрометью выскакивали посетители.

«Ишь ведь чем пользуются, чтобы разогнать людей!» — пробурчал Пань себе под нос, но вслух ничего не сказал.

Проболтавшись без толку и не купив лепешек, Пань Чаоэнь подумал: «Этак, пожалуй, и без обеда останешься!» И тут же, без промедления, отправился домой. Всю дорогу он бежал трусцой, а когда добрался наконец до дому, взору его предстала такая картина: мамаша Ма Фэнсянь, она жила в восточном дворе, окликнула тетушку Пань. Ма давно уже перевалило за шестьдесят. Тем не менее обе — и она, и тетушка Пань — выступали в уличной концертной бригаде, состоявшей поголовно из одних старух. Тетушка Ма нарядилась в кофту и брюки китайского покроя из гладкой черной бумазеи, на голове у нее красовался большой красный цветок, а пояс оттягивала блестящая лента красного шелка.

— Сестрица Пань, — кричала матушка Ма, — да поскорей же! Сегодня третьей роте нашей концертной бригады приказано обуться в форменные ботинки Народно-освободительной армии!