Современная комедия

Флер взглянула на него. Очень мило сказано! Видя, что Уилфрид кусает губы, что сэр Лоренс это замечает, не забывая, что ее обтянутая шелком нога всем видна, что на столе – черные с желтым чайные чашки, она сразу сумела все наладить. Взмах темных ресниц – и Дезерт перестал кусать губы; движение шелковой ноги – и сэр Лоренс перестал смотреть на него. И, передавая чашки, Флер сказала:

– Что же, я недостаточно современна?

Не поднимая глаз и мешая блестящей ложечкой в крохотной чашке, Дезерт проговорил:

– Вы настолько же современнее всех современных людей, насколько древнее их.

– Упаси нас боже от поэзии! – сказал Майкл.

Но когда он увел отца посмотреть новые карикатуры Обри Грина, она сказала:

– Будьте добры объяснить мне, что вы хотели этим сказать, Уилфрид.

Голос Дезерта потерял всякую сдержанность:

– Не все ли равно? Мне не хочется терять время на разъяснения.

– Но я хочу знать. Это звучало насмешкой.

– Насмешка? С моей стороны? Флер!

– Тогда объясните.

– Я хотел сказать, что вам присуща вся неугомонность, вся практическая хватка современников, но у вас есть то, чего лишены они, Флер: способность сводить людей с ума. И я схожу с ума. Вы знаете это.

– Как бы отнесся к этому Майкл? Вы его друг!

Дезерт быстро отошел к окну.

Флер взяла Тинг-а-Линга на колени. Ей и раньше говорили такие вещи, но со стороны Уилфрида это было серьезно. Приятно, конечно, сознавать, что она владеет его сердцем. Только куда же ей спрятать это сердце, чтобы никто его не видел? Нельзя предугадать, что сделает Дезерт: он способен на странные поступки. Она побаивалась – не его, нет, а этой его черты. Он вернулся к камину и сказал:

– Некрасиво, не правда ли? Да спустите вы эту проклятую собачонку, Флер, я не вижу вашего лица. Если бы вы по-настоящему любили Майкла – клянусь, я бы молчал, – но вы знаете, что это не так.

Флер холодно ответила:

– Вы очень мало знаете. Я в самом деле люблю Майкла.

Дезерт отрывисто засмеялся:

– Да, конечно, но такая любовь не идет в счет.

Флер поглядела на него:

– Нет, идет: с ней я в безопасности.

– Цветок, который мне не сорвать?

Флер кивнула.

– Наверное, Флер? Совсем, совсем наверное?

Флер пристально смотрела перед собой; ее взгляд слегка смягчился, ее веки, такой восковой белизны, опустились; она кивнула.

Дезерт медленно произнес:

– Как только поверю этому, я немедленно уеду на Восток.

– На Восток?

– Не так избито, как «уехать на Запад», но в общем – одно и то же: возврата нет.

Флер подумала: «На Восток? Как бы мне хотелось увидеть Восток! Жаль, что этого нельзя устроить, очень жаль!»

– Меня не удержать в вашем зверинце, дорогая, я не стану попрошайничать и питаться крохами. Вы знаете, что я испытываю: настоящее потрясение.

– Но ведь это не моя вина, не так ли?

– Нет, ваша: вы меня включили в свою коллекцию, как включаете всякого, кто приближается к вам!

– Не понимаю, что вы хотите сказать!

Дезерт наклонился и поднес ее руку к губам.

– Не будьте злюкой, я слишком несчастлив.

Флер не отнимала руки от его горячих губ.

– Мне очень жаль, Уилфрид.

– Ничего, дорогая. Я пойду.

– Но вы ведь придете завтра к обеду?

Дезерт обозлился.

– Завтра? О боги – конечно, нет! Из чего я, по-вашему, сделан?

Он отшвырнул ее руку.

– Я не люблю грубости, Уилфрид.

– Ну, прощайте! Мне лучше уйти!

На ее губах трепетали слова: «И лучше больше не приходить», – но она промолчала. Расстаться с Уилфридом? Жизнь утратит частицу тепла. Она махнула рукой, и он ушел: слышно было, как закрылась дверь. Бедный Уилфрид! Приятно думать об огне, у которого можно согреть руки. Приятно – и немного жутко. И вдруг, спустив Тинг-а-Линга на пол, она встала и зашагала по комнате. Завтра! Вторая годовщина ее свадьбы! Все еще больно ей думать о том, чем могла бы стать эта свадьба. Но думать было некогда – и она не останавливалась на этой мысли. К чему думать? Живешь только раз, вокруг – люди, масса дел, многого нужно добиться, взять от жизни. Не хватает, правда, одного – ну да, впрочем, если у людей это есть, так тоже ненадолго! Слезы, набежавшие на ее ресницы, высохли, не скатившись. Сентиментальность! Нет! Самое тяжелое в мире – нестерпимая обида! А кого с кем посадить завтра? Кого бы позвать вместо Уилфрида, если Уилфрид не придет – вот глупый мальчик! Один день, один вечер – не все ли равно? Кто будет сидеть справа от нее, а кто слева? Кто изысканнее: Обри Грин или Сибли Суон? Может быть, они оба не так изысканны, как Уолтер Нэйзинг или Чарлз Эпшир? Обед на двенадцать человек – все из литературно-художественного мира, кроме Майкла и Элисон Черрел. Ах, не может ли Элисон привести к ней Гордона Минхо – пусть будет один из старых писателей, как один стакан старого вина, чтобы смягчить шипучий напиток. Он не печатался у Дэнби и Уинтера, но Элисон вполне его приручила. Флер быстро подошла к одному из старинных шкафчиков и открыла его. Внутри был телефон.