Современная нидерландская новелла

Я положил руку на плечо сестры и привлек ее к себе. Мне хотелось успокоить ее теперь, когда она страшилась того, что ее ожидало: взглянуть на лицо брата, высеченное из камня человеком, который никогда его не видел. Но в чем вина Ферри Даниэлса? Если для сестры Паултье был всем на свете, то для скульптора он был только средством заработать немного денег. И все же Генриетта каким-то образом прознала о нашей встрече. Может быть, я сам проговорился, мне было интересно, как она к нему отнесется. Она примчалась ко мне рано утром, повертелась в комнатах и даже набросала план, как привести в порядок сад. За домом, который я купил на деньги, оставленные мне братом, действительно был сад, только заросший сорняком, загаженный собаками и захламленный ржавыми консервными банками.

«Что ж, времени у тебя уйма, вот и приступай к уборке», — пошутил я.

Она искоса взглянула на меня и открыла дверь, ведущую из кухни во двор.

«Когда он придет?» — вдруг спросила она.

«В три часа, — ответил я. — Поработай, и время пройдет незаметно».

Она молча вернулась в комнату. Я обнял ее за плечи и посоветовал держать себя в руках, а еще сказал, что Паултье хохотал бы до упаду, узнай он, что решено сделать его бюст.

«Ну знаешь, ему теперь не до смеху», — заметила она.

Меня так и подмывало сказать ей, что ее дуэт с Паултье кончился навсегда. Она теперь одна. Одна, и пора к этому привыкнуть. Но она не могла себя переломить — примеры такого постоянства дает нам история великих союзов любви. Актер умер, и его антрепренер счел себя ограбленным: ведь его лишили того, чей успех он пожинал. Или, может быть, в их случае все было как раз наоборот?

Поразмыслив, я оставил ее в покое.

Скульптор пришел в середине дня. Когда раздался звонок, Генриетта схватила охапку журналов, легла на кожаную тахту и притворилась спящей. Я попытался ее растолкать, чтобы познакомить с Даниэлсом, но она так и не открыла глаз.

Вопреки своему первоначальному намерению я решил поскорее от него избавиться: дал ему несколько фотографий и сказал, что вряд ли смогу сообщить о брате много. Да он, собственно, и не расспрашивал. Кстати, именно это и припомнила ему впоследствии Генриетта. Она слышала наш разговор от первого до последнего слова, в том числе и мое объяснение, что она переутомилась и крепко спит. Она была возмущена равнодушием художника, который, ничего не зная, даже не пытался что-нибудь узнать. Словно речь шла только о наружности Паултье. А ведь именно она, она могла бы помочь скульптору постичь духовную сущность брата, но она прикинулась спящей, и мне пришлось извиниться за нее перед гостем. Даниэлс, конечно, понимал, что за ним следят из-под ресниц. Мы сидели друг против друга, и я спросил, много ли у него работы. Оказалось, немного, в наше время трудно найти дом с таким просторным холлом, где можно было бы установить металлические конструкции. А у кого такие холлы есть, те вряд ли обратятся к Ферри Даниэлсу. В гостиной над моим креслом висел автопортрет Паултье, который он подарил мне на день рождения. Одна из его последних работ: стилизованная голова изображена на фоне расплывчатых контуров причудливого строения с перекошенными оконными рамами. Некоторое время скульптор смотрел на портрет, потом вынул блокнот и карандаш и стал грубыми штрихами его срисовывать. Я сказал, что брат походил на кого угодно, только не на свой автопортрет, а Даниэлс объяснил, что это нужно ему для работы. Когда он ушел, Генриетта высказалась довольно-таки язвительно насчет такого подхода к искусству. «Паултье был художник, а не бухгалтер, — сказала она. — Картины свои он прорисовывал до мельчайших деталей, но никогда не снимал с них копий, ведь у него была богатая фантазия, его художественные образы обретали форму задолго до того, как он переносил их на холст, и одно это уже доказывает, насколько он был талантлив». Я только пожал плечами. Что ж, еще немного, и мы убедимся, насколько Даниэлс отошел от ее представлений о брате.

Официант ушел выполнять заказ, и сестра сказала, не глядя на меня:

— Я все утро думала, как я ему скажу, что очень рада, что скульптуру поручили именно ему, а он пригласит меня к себе в ателье и покажет эскизы. Вдруг ему и в самом деле удалось сделать то, что надо, как ты думаешь, Робби?

— Конечно, удалось, — бодро ответил я. — Не посмеет же он вместо портрета подсунуть нам халтуру.

— Паултье сам делал из себя халтуру, — вставил папа.

— Бедный мой мальчуган, — привычно заныла мама. Вынув из сумки носовой платок, она приложила его к глазам, но глаза были сухие.

Официант вернулся с подносом.

— Как аппетитно на вид, менеер, — сказала мама, любуясь заказанным мной тортом.