Современная нидерландская новелла

— Видишь, парализованы до бедер, — сказал врач, приподняв одну ногу девушки и показывая другую.

— Да, вижу, — отвечал студент, изо всех сил стараясь не выйти из роли. Он осторожно опустил безжизненную ногу девушки на постель.

— Но она может пошевелить мизинцем левой ноги, правда ведь? — обратился врач к девушке.

Она покорно продемонстрировала этот трюк. Рефлекторно шевельнулись и другие пальцы. Студент укрыл ее грязноватым одеялом, а его друг, вытащив из бумажника бланк рецепта, выписал снотворное, объяснил, как принимать, и распрощался, потрепав девушку по плечу.

— Доктор, — обратилась к нему больная, — могу я поговорить наедине с доктором Клондайком?

— Конечно, — согласился врач и вышел в соседнюю комнату.

Студент занял его место на стуле, лихорадочно пытаясь придумать какое-то оправдание.

— Почему ты мне не сказал, что учишься на врача? — начала девушка. — И почему ты не назвал своей фамилии? Тебя в самом деле зовут Флорис или у тебя другое имя?

— Да нет же, все правильно, — с облегчением заверил он ее. — Меня на самом деле зовут Флорис. Флорис Клондайк.

— А ты уже кончил учиться? Ты уже врач?

— Да, я врач. Я тогда просто в шутку сказал тебе, что учусь лепить пилюли.

— Милая шутка. Надо же так соврать!

— Да ничего я не врал, честное слово. Ты просто не давала мне высказаться до конца.

— По-моему, ты высказался вполне достаточно. Успел даже сообщить, что любишь меня.

Ничего другого сейчас, возле ее постели, он, собственно, и не мог припомнить. Это было в последний вечер. Она жила тогда в другом месте. Она не впустила его дальше подъезда, и он был так обескуражен, что не мог выдавить из себя ни слова. Подъезд освещался лишь падающим сквозь застекленную дверь светом уличного фонаря. Она даже не потрудилась ради него повернуть выключатель. Он чувствовал себя словно вор, забравшийся в чужие владения. И когда наконец обрел дар речи, его слова прозвучали воплем отчаяния: «Ну что ж, все это потому, что я тебя люблю».

— Послушай, Флорис, — сказала девушка. — Этот твой друг лечит меня целый год, с самого начала, но никакого улучшения не происходит. Как я лежала, так и лежу. Раз в недолю он меня навещает. Раньше он еще что-то прописывал, а теперь почти ничего. По-моему, он и вообще больше не появлялся бы, если б его не вызывала мамаша Венте. Ведь когда человек болен, полагается, чтобы его навещал врач. Целый год я так вот лежу и спрашиваю себя, смогу ли я когда-нибудь ходить. Вернее, больше я уже не задаю себе этот вопрос. А он выписывает мне какие-то порошки, которые нисколько не помогают. Не взялся бы ты меня лечить? Ты ведь уже врач. Как знать, наука развивается так быстро… Как знать, может, ты изучил более современные методы, чем твой друг. Не хочешь попробовать, а, Флорис?

Он обещал и простился. Его друга в гостиной не оказалось. Неужели он так долго разговаривал с Лили? Нет, он не должен обижаться, что Хемелрик не стал его ждать в обществе толстухи Венте, которая, сидя с голой ногой у печки, штопала чулок. От тяжкого духа в комнате теснило грудь и хотелось поскорее вырваться отсюда.

— Не угодно ли пончиков, доктор? — предложила толстуха. — Возьмите хоть один. — Она кивнула на блюдо.

Клондайк не посмел отказаться. Это же такая честь для хозяйки, если доктор согласится отведать ее пончиков. Пончики были черствые, и на зубах скрипел песок.

— А где доктор Хемелрик? — спросил он, осторожно нащупывая жирными пальцами носовой платок.

Толстуха поджала губы.

— Не знаю. Ищите сами.

Студент в одиночестве вышел из гостиной и с облегчением вздохнул, добравшись наконец до лестницы и входной двери.

Он медленно брел обратно к дому друга. «Если бы я ее проклял, — думал он, — худшего зла я не мог бы ей причинить. Может быть, я ее и проклял, только не посмел сегодня сказать ей это в глаза. А надо было это сделать. Так было бы честнее. Надо было сказать: „Ага, ты презирала меня. Ты выкинула меня за дверь, как мусор из ведра или изношенный половик. Так вот, я тебя проклинаю. Ты сама во всем виновата, вот и кайся теперь. Ты презирала меня, а теперь все будут презирать тебя“». Сначала студент засмеялся, представив, как он все это ей говорит, но потом, уже перед дверью друга, тихо заплакал, потому что такого он ей вовсе не желал. Ей, столь прекрасной и столь еще юной… Она лежит там вот уже целый год, и ее восхитительные ноги тоже лежат вялые и бессильные. Никогда больше она не сможет соблазнительно постукать ножкой о ножку. Ее ноги волочатся точно плети, следуя движениям ее тела. Удивительно еще, что в них струится кровь, что они не почернели и не отмерли: в них ведь больше нет надобности…

Его друг снова сидел у себя в кабинете, склонившись над книгой.