Современная норвежская новелла

На четвертый день ранним утром машины, проломив забор, так что доски взлетели на воздух, въехали на участок. Четыре экскаватора набросились на сад, глотая грядки и клумбы. Ненасытные машины скоро взрыли весь сад вокруг маленькой клумбы, на которой укрылся садовник, как на единственном островке посреди пепелища.

— Послушайте, — сказал ему машинист экскаватора, высунувшись из кабины, — вам нельзя тут оставаться. Здесь будут строить двадцатиэтажный дом.

Но садовник не слышал его, он почти совсем оглох от шума. Водитель растерянно почесал затылок. Затем он запросил начальство, как ему быть, и вскорости явились те два толстяка. Они остановили работу, чтобы кругом стало тихо, и велели садовнику убираться: ведь теперь он сидит на чужом участке.

Садовник не пошевельнулся. Он сидел, опустив руки на колени, и никакими словами его нельзя было пронять, а к клумбе уже валил народ, женщины с детскими колясками, мальчишки, собаки…

— Мама, а что дядя этот — спятил? — спрашивали самые смышленые из ребятишек.

— Да, сынок, — шептали матери, — не иначе, он тронулся умом от всех этих цветов. Вот видишь, детка, все хорошо в меру. Жаль, конечно, таких чудаков, но что поделаешь: должен же он уйти!

— А может, поставить дом кольцом, чтобы клумба осталась посередине? — предложил кто-то.

— Садовник совсем рехнулся, — сказал один из толстяков. — Как же быть?

— А вот как: экскаватор захватит ковшом клумбу вместе с садовником, а потом мы свезем его куда надо, — отозвался второй. — Ждать, пока он околеет от голода, нам слишком дорого встанет.

Такой-то приказ и дали водителю экскаватора, и тот стал прикидывать, как подступиться к делу. Потом он включил мотор, рванулся вперед, опустил клешню и зачерпнув землю, поднял клумбу вместе с садовником высоко в воздух, дугой пронес ее над толпой и наконец аккуратно поставил в кузов грузовика.

К месту происшествия уже примчались газетчики: они защелкали фотоаппаратами и принялись быстро что-то строчить.

— Старик своим упрямством прославится на весь мир, — проговорил кто-то. — Теперь люди чего только не делают, чтобы попасть в газету!

Но старый садовник очнулся лишь тогда, когда его сбросили на землю. Он лежал на мусорной свалке, а пахло здесь всем чем угодно, только не цветами.

«Вот это, видно, и есть та самая жизнь, которой я должен взглянуть в глаза», — подумал он, с усилием поднявшись на ноги.

Тут вдруг откуда-то появились участливые люди в белых халатах и увели его. «Теперь ты заживешь на славу», — пообещали они.

И правда, так вроде оно и вышло. Но все равно, глубокая, неистребимая тоска не оставляла его, сколько он ни вышагивал по кругу в просторном белом зале вместе с другими людьми, тоже не разжимавшими рта.

Однажды, когда тоска стала совсем нестерпимой, он украдкой выбрался на волю и отправился искать сад, где провел всю молодость и зрелые годы. Но сада он не нашел, а увидел лишь стену, протянувшуюся ввысь на целых двадцать этажей. Он присел на ступеньку лестницы, размышляя, куда же подевалось все, что когда-то было, но тут пришли двое в белых халатах и увели его назад.

ВИГДИС СТОККЕЛИЕН

Леона Перевод К. Федоровой

Ее звали Леона. «Ле-о-на», — пропел про себя Нильс. Закрыв глаза, он увидел ее перед собой: длинные волосы, золотистое платье, тесно облегающее тело, и голубой плащ, свободными складками падающий с плеч. Губки чуть-чуть выпячены, точно для поцелуя, а глаза отливают голубым и зеленым.

Нильсу не забыть тот день, когда он впервые ее увидел. Они поздно возвратились с рыбной ловли, и в свете фонарей она вдруг выступила из темноты. Она протягивала к нему руки, губы ее улыбались, и волосы, казалось, реяли на ветру. На миг ему почудилось, что она живая, что она вышла на причал встречать его. Нильса прямо в дрожь бросило, сердце заколотилось, и ему пришлось прислониться к стене.

В неверном свете фонарей он разглядел, что она приколочена к стене дома шкипера Терьесена, и на табличке у ее ног он прочел ее имя: «Леона».

Все фигуры, украшавшие нос рыбачьих лодок, которые Нильсу приходилось видеть до сих пор, были отрезаны по пояс или до колен. А Леона стояла во весь рост, с головы до розовых пальчиков на ногах, женщина в натуральную величину, и Нильс был уверен, что, простирая вперед руки, она о чем-то молит его.

Каждое утро, когда рыбаки выходили в море, Нильс стоял на корме и смотрел, как Леона исчезает за мысом. Если утро было солнечное, волосы Леоны отливали медью, но если был туман, тогда они были совсем белые. Однажды летним вечером показалось ему, что Леона манит его со стены шкиперского дома, порыв ветра издалека донес к нему ее мольбу.

— Продай мне Леону, — попросил он шкипера Терьесена.

Нильс не знал, почему ему так хочется снять ее со стены, но каждый раз, когда он проходил мимо, он испытывал острое желание взять ее в руки. Складки голубого плаща, казалось, постоянно колыхались на ветру, а кожа тепло светилась, будто живая.

— Нет, — сказал шкипер Терьесен. — Нет, даже за миллион не продам.