Современная норвежская новелла

Все понятно. Просто я тот самый тип. Тот самый, который, что бы он ни делал, всегда готов расшибиться в лепешку. И вот теперь лобовая психическая атака вошла мне в плоть и кровь. Стала частичкой моего я. Она меня увлекла и захватила, и можно не сомневаться: если я и дальше буду изучать этот предмет, я чертовски далеко пойду.

Но я этого не хочу. Я хочу быть приветлив с людьми. Мне кажется, я имею право сказать, что я по натуре добрый человек, и я не хочу изучать психологическую войну. Иначе я стану злым человеком. А это будет насилие над собой. Это сделает меня несчастным.

Сейчас же пойду к профессору Бёрре и скажу, что отказываюсь продолжать занятия, вот и все. Я допиваю пиво, улыбаюсь буфетчице и выхожу из кафе. Люди на улице смотрят на меня как-то странно. Будто ждут от меня подвоха. Будто ждут, что я их ударю или еще что-нибудь сделаю в этом же роде. Но я вовсе не собираюсь их трогать. Хотя на многих противно смотреть. Боже ты мой, сколько на свете отвратительных людишек. Поневоле разбирает охота сказать им про их убожество, чтобы они хоть держались подальше от общественных мест. Чтобы не мозолили глаза нормальным людям.

Вот я и в университете. Я вхожу в аудиторию. Профессор Бёрре еще не ушел. Сидит за столом и пишет. Он поднимает глаза и улыбается мне. Он смотрит на меня вопросительно.

— Я бросаю занятия, — выпаливаю я решительным топом.

— Ну что вы, не надо так болезненно реагировать на этот наш сегодняшний эксперимент. Я рассчитывал, что вы, с вашим интеллектом и с вашей индивидуальностью, выдержите это. Вы наверняка скоро оправитесь. Надо только немного поостыть. Хотите сигарету?

Я беру сигарету.

— Я не потому решил бросить.

Он смотрит на меня с недоумением.

— Считаю, что я для этого не гожусь. Мне не хватает твердости. Я слишком чувствителен.

— Вы просто, как всякий новичок, сомневаетесь в себе. Поразмыслите еще несколько дней. У меня такое впечатление, что вы у нас очень далеко пойдете. Все мы чувствительны, не вы один. Не следует только из-за этой чувствительности терять над собою власть. Наконец, подумайте хотя бы о том, как это важно для обороны страны.

— Патриотизм — старомодное чувство, вы сами сказали. Бесполезно меня уговаривать. Я твердо решил бросить.

У профессора розовеют щеки.

— Бросать не разрешается, — отрезает он, глядя в свои бумаги.

— А я брошу, понял, старый хрыч, дерьмо собачье! Ага, краснеешь? — Я знаю, что одержал верх, раз заставил его покраснеть.

— Это невозможно. Вон! Вон!!! — вопит профессор, и капли пота стекают у него по лицу.

Я хохочу.

— Очень мне надо подчиняться приказам какого-то дряхлого импотента! Локотки-то острые, как у бабы, так он уж великим себя возомнил!

Профессор не отвечает.

— Пигмей, да вы мне в подметки не годитесь! — восклицаю я.

Он разражается слезами. Я чувствую некоторую неловкость. И тут он поднимает на меня взгляд и улыбается счастливой улыбкой.

— Вы же гений! Вы кого угодно в грязь втопчете. Моментально, раз и готово! Назначаю вас покамест своим ассистентом. Жалованье хорошее.

Я обдумываю его предложение.

Он смотрит на меня умоляюще.

А как же с Турдис? Ладно. В сущности, она порядочная уродина.

— Хорошо. Благодарю.

Он горячо пожимает мне руку. Я тоже сжимаю его руку, крепко, что есть мочи. Он бледнеет, силится улыбнуться, но уголки губ ползут вниз.

— Более подробно об условиях и оплате узнаете завтра, — говорит он, не глядя на меня.

— До свидания, — говорю я и выхожу из аудитории.

Я иду в туалет. Улыбаюсь своему отражению в зеркале. У меня, пожалуй, и правда крысиные зубы. Надо поговорить с зубным врачом, нельзя ли что-нибудь сделать. Можно, наверное, на то он и врач. Я смотрю на свои ноги. Слишком миниатюрны. Почти как у ребенка. Надо будет купить себе туфли побольше. Можно набить ваты в носки. Потуже шнуровать — и вполне сойдет. И каблуки надо бы повыше обычных.

Я выхожу из туалета. Я чувствую себя как спортивное светило, у которого есть шансы на олимпийское золото. Теперь тренироваться и тренироваться. Я замечаю в коридоре студента. У него заячья губа. Сердце мое бьется легко и радостно. Я устремляюсь прямо к нему.

АГНАР МЮКЛЕ

Счастье двоих мужчин Перевод Т. Величко

— Так ты говоришь, ты счастлив, — повторил Андрэ.

Загородив лицо широкой ладонью, он тер себе пальцем в уголке глаза. Второй глаз оставался незакрытым, и большой черный зрачок испытующе вперился в меня. Я всегда чувствовал себя неуверенно под взглядом Андрэ. Но с тех пор, как мы виделись последний раз, прошло целых пять лет. Тогда мы оба были членами одной политической группы, Андрэ ее возглавлял. Потом началась война, и он сразу перебрался в Англию, а я остался здесь. За эти годы он несколько изменился, посолиднел, что ли, но глаза были те же. Блеск в глазах был тот же.

Одно из высоких окон в кабинете было приотворено, и с улицы донесся звонок трамвая.