Современная новелла Китая

Ближе к полудню туман рассеялся, и мы полным ходом неслись по речной глади. Солнце слепило глаза, река сверкала, словно хрустальная. Девушка перестала читать и привязала свой небесно-голубой платок двумя концами к мачте. Платок трепетал на сильном ветру, и изображенные на нем два огненно-красных феникса рвались к небу. Она ухватилась за свободный край платка, перегнулась через перила и стала всматриваться в даль сквозь таявшую дымку.

Я передал смену и пошел в судовую столовую завтракать. Проходя мимо девушки, заметил, что платок на мачте едва держится, остановился и крикнул: «Эй, осторожно! А то ветер тебя унесет в подарок Лун-вану!»[68] Она обернулась, затянула потуже узел платка и бросила на меня взволнованный взгляд. Мне показалось, что в глазах у нее слезы. Я был доволен. «Зачем ты привязала к мачте платок? Что это? Условный знак? Кому?» — я болтал что попало, а она, покраснев, ответила: «Маме». — «Маме? Где же она?» Девушка махнула рукой в сторону берега: «Вон где!» Над зарослями изумрудного бамбука вился слабый дымок. Там жила ее мать, школьная учительница. Через несколько минут пароход пройдет мимо этого места. Мать увидит привязанный к мачте платок и свою дочь. «Ничего себе, будто навсегда прощаетесь!» — пошутил я. Она покачала головой: «Не навсегда, но… все равно грустно!» Какая-то она странная!

Она ехала до Уханя, чтобы там пересесть на пекинский поезд, решила поступать в университет на факультет китайского языка. Такие, как она, редко встречаются. Еще учась в школе первой ступени, она считалась самой лучшей ученицей во всей округе. И очень этим гордилась. Еще бы не гордиться! «Ты не пробовал поступать в вуз?» — спросила она. «Я?» Я вытер тряпкой испачканные маслом руки, невесело усмехнулся, покачал головой, скомкал тряпку и выбросил в реку. «Мужчина, и такой трус?» — Она лукаво на меня посмотрела. Прищурившись, я в тон ей ответил: «Да, трус. Ну и что?» Она захохотала: «Умереть можно! В самом деле или только притворяешься? В самом деле? Прыгни-ка в реку! А я ничего не боюсь. Не боюсь и не верю в судьбу! У мамы — правые взгляды, но она это отрицает. Папа нас бросил, один ушел в революцию. Мама с детства мне твердила: „Си-бо[69], заточенный в тюрьму, закончил „Книгу перемен“, Конфуций, сидя на корточках, составил „Весны и осени“… В том, что я рекомендована в университет, нет и на йоту моей заслуги“». Она расправила пальцами свой платок, любуясь им, будто это было знамя победы.

Не знаю, довелось ли тебе в молодости пережить нечто подобное: допустим, ты случайно познакомился с девушкой и вдруг понял, что до конца жизни тебе не забыть ни ее глаз, ни ее легкой улыбки. Именно так она и вошла в мое сердце, заполнила его до краев. Постарайся меня понять. То, что осталось у меня в душе, — это не просто теплые, приятные воспоминания, нет. После нашего с ней разговора я не находил в себе мужества вновь подойти к ней. Лишь высунув голову из машинного отделения, издали смотрел на ее силуэт в предзакатных лучах уходящего солнца, когда она читала под жалобные крики обезьян: сидит, положив ноги на перила, откинув голову на спинку стула, и не шелохнется. А внизу несет свои воды река. Проплывают мимо зеленые горы… Я ничего больше не узнал об ее жизни. Возможно, в детстве им с матерью немало пришлось пережить. Но сейчас она была так довольна собой, так горда! А я… целых пять лет словно отбывал наказание, до сих пор проклинаю то время, когда считался знатоком китайской и европейской кухни. Больше мне нечем гордиться.

С этого дня я самому себе объявил войну. Предстояла борьба не на жизнь, а на смерть, долгая и трудная учеба. Я ушел в нее с головой, не давая себе поблажек. Вставал с петухами, приносил клятвы небу…

Приносить клятвы — легко, и если бы не она, все мои планы пошли бы прахом, как уже не однажды бывало. Но в этот раз я победил. Мне помог ее образ, все время стоявший перед глазами, развевавшийся платок с фениксами, ее голос, звучавший в ушах. Еще тогда я дал себе клятву, только не смейся, непременно держать экзамены в университет на факультет китайского языка, чтобы увидеть ее… Так я и стал заниматься литературой. Хотя и раньше ее любил. Но главной причиной была она. Да, многое в жизни зависит от случайностей. Забавно, я тогда даже имени ее не знал! Постепенно ко мне стали возвращаться способности, твердость, энтузиазм. Прежние, давно забытые понятия: упорная учеба, твердость, труд; природа, общество, человек — все это наполняло меня сверхъестественной силой, и уже не нужно было, чтобы ее образ стоял перед глазами и подхлестывал меня. Но он меня по-прежнему не покидал: образ девушки, которая бросила мне, тонущему в трясине, веревку, — она, наверно, этого и предположить не могла. А из глубины сердца прорастало настоящее чувство. Может, это и называется любовью? Как бы то ни было, я мечтал, что однажды смогу с гордостью предстать перед ней и, глядя в ее изумленные глаза, сказать: «Все это благодаря тебе!»