Современная польская повесть: 70-е годы

Бабушка пока не отвечает, ее лицо напряглось, заострилось, мягкие, свободно лежащие морщины встали дыбом, морщина рядом с морщиной, щеки словно порублены мечом, она ищет ответа и не может его найти; она прищурила глаза, как бы желая заглянуть далеко в глубь времени; потом ее лицо вдруг расслабляется, морщины ложатся спокойно.

Столько работы на этом лице и столько работы за этим лицом, а ответ простой — вступили, потому что очень хотели этой земли; она сказала — хотели, а думала наверняка — жаждали.

Жаждать — вот к чему все сводится, из чего все проистекает; это та подземная река, которая течет и бурлит под страхом и затем пробивает его кору; жаждать — вот слово, вершина слов, полководец слов и действий; это чувство проявляется, когда вступают на большую, плодородную землю, хотя в уши бьет предостережение — побойся бога, сын, внук, правнук, и этой огромной земли бойся; погибнешь попусту, погибнешь как собака, пуля или петля ждут тебя, если вступишь; жаждать, из того все рождается и все гибнет, все справедливое и все несправедливое, все, что находится между колыбелью и гробом.

Мать, видимо, задумалась, молоко чуть не убежало из чугунка, и она едва успела бросить в него первую горсть клецок, успокоивших молоко; потом уж готовка была недолгой, и вот на столе появились тарелки, наполненные этим роскошным блюдом.

Итак, Ф. Н. уже нет в живых, отец; а знаешь, как он умер, я расскажу тебе об этом; утром жаркого дня он отправился окапывать картошку, остановился с мотыгой на краю большого поля и сказал — навались; он наверняка сказал так, потому что говорил это, принимаясь за любое дело; он словно хотел навалиться с этими словами на работу и испугать ее, пусть работа напугается и подчинится ему.

Навалиться — это действенное оружие стариков, тогда по-другому ходят коса, мотыга и грабли, когда прошепчешь — навались; видишь, отец, как приходится вооружаться старикам, чтобы не причинить зла земле.

Мать рассказывала мне, что за частое повторение этих слов старый Ф. Н. получил прозвище Навались.

И вот Навались стоял на краю поля и сказал — навались; а потом вбил мотыгу в землю и начал сечь осот, лебеду и прочие сорняки, поле просветлело, между рядами картошки показалась чистая рыхлая земля.

Люди, видевшие, как он начал окапывать, сказали — навалился старый Ф. Н., ибо он двигался весьма энергично и наклонялся в меру, не слишком, и голова не свисала, будто шар, непрочно связанный с шеей, как бывает при сильной усталости; люди не заметили слишком малого наклона его тела, того незначительного отклонения от вертикали, что тоже свидетельствует о чрезмерной усталости и боязни наклониться пониже из-за невыносимой боли в пояснице или ослепляющего прилива крови к голове.

Твоя мать, отец, а моя бабушка, когда учила меня полю, уже в юности помогла мне это постичь.

Навались быстро продвигался вперед, но когда он оказался в середине третьего ряда, кто-то заметил, как изменилась его поза, голова ниже склонилась к земле, что было вызвано — вещь, понятная тебе, мне, а больше всего твоей матери, а моей бабушке, — расслаблением поясницы, что в свою очередь было вызвано неожиданным давлением на спину воздуха, который превратился внезапно в мешок свинца.

Теперь я расскажу тебе, отец, как продвигался старый Ф. Н. от середины до конца третьего ряда картошки; мы знаем это из рассказов малых, наивных детей, которые не могли объяснить некоторые факты и то, что было грустным, посчитали смешным, и даже то, что произошло в конце, посчитали развлечением, специально им предназначенным спектаклем, сыгранным Навались в их честь; поэтому происходившее со старым Ф. Н. они воспринимали со смехом, весело подпрыгивая.

То, что дети видели, они рассказали потом взрослым, весело хохоча и подпрыгивая.

Они начали смеяться — как можно судить по их рассказу — в тот момент, когда Навались, притягиваемый землей и сгибаемый тяжелым свинцом воздуха, встал на колени, чтобы удержать равновесие и не боднуть поле; и, стоя на коленях, он сказал себе — навались; нет сомнения, что Навались, оказавшись на коленях в третьем ряду картошки, бодро сказал — навались, — ведь этого требовал момент.

Дети весело смеялись, видя, как Навались на коленях окапывает картошку и ползет на коленях вдоль третьего ряда картошки, словно набожный человек к ковчегу для святых даров; ковчег Навались сверкал тогда в конце третьего ряда картошки.

Он полз на коленях, и работы убывало, и все ближе было до конца третьего ряда.

Дети, стоявшие на меже, отделявшей картошку от пшеничного поля, снова звонко расхохотались, когда в том, что выделывал Навались, произошло что-то еще более смешное, нежели окапывание картошки на коленях; этим невероятно смешным был сам Навались, уже не коленопреклоненный, а сидящий на земле в третьем ряду картошки и окапывающий ее сидя.

Когда он сел, то наверняка опять сказал — навались, — ибо момент, как никогда, требовал этого.