Современная польская повесть: 70-е годы

Случайно сорвавшаяся с языка «тетя Зося» рассердила доктора Зофью Собутку.

— Я отнеслась к вам сочувственно, а вы…

— Ладно! — сказал парень, отвернулся, подошел к стене, безобразной, до половины замалеванной грязно-серой краской, и принялся дубасить по ней кулаком. Малина, его Малина, он так был против ее поездки на ярмарку, не хотел, чтобы искала приключений, шансов. Малина, что же теперь? Это невозможно. Нет! Нет! Нет!

Растерявшаяся доктор Собутка побежала к дежурной сестре, энергичной, опытной женщине, которая не терялась в любой ситуации. А к парню подошел невысокий лысый мужчина с большими оттопыренными ушами, уже давно наблюдавший за ним. Взял его под руку.

— Идемте отсюда, — сказал он. — Вы должны успокоиться. — И отвел парня в другой конец коридора, в мужскую уборную. Открыл кран над раковиной.

— Умойтесь. Надо держаться, как подобает мужчине.

— Не ваше собачье дело…

— Ладно, умойтесь…

Парень ополоснул лицо холодной водой, утерся не слишком свежим носовым платком.

— Спокойно, только спокойно. Это как у зубного врача. Острая боль, а потом все проходит, — сказал лысый. — Знаю по собственному опыту.

— К черту, к черту, к черту! — пробормотал парень.

— Постойте здесь у окна и успокойтесь. К чему устраивать спектакль? А с Яхимовичем, этим старым маразматиком, говорить не о чем.

— У вас верные сведения? О Малине?

— Она больше не пошевельнет ни единым пальцем на ногах. Сломан позвоночник. Ее переведут в больницу Министерства здравоохранения.

Лысый придержал парня за плечо. Оказалось, что, несмотря на малый рост, он обладает недюжинной силой. Парень обмяк, сдался.

— Малина, почему именно она?..

— Кто знает? — сказал лысый коротышка. — Судьба. И подумайте теперь о самом важном. Ее поездка — внештатная работа. А как насчет компенсации? Пенсии? Таковая потребуется. Завтра же ступайте к адвокату. Пока не поздно. А так, между нами говоря, чего ради она ездила с Барыцким? И почему вы ей разрешили?

* * *

Теодор Качоровский очнулся, когда колонны грузовиков уже забили шоссе с двух сторон. «Хамбер» с помятым кузовом и разбитыми стеклами лежал в канаве. «Стар» вместе с прицепом опрокинулся вверх колесами поперек шоссе, перегородив его, будто огромная баррикада. Вокруг него рассыпались жестянки с лаком, который растекался по асфальту красными потоками. Кто-то из водителей выломал монтажной заклинившиеся дверцы «хамбера» и придавленного рулевой колонкой Качоровского вытащили наружу. Положили на брезенте у обочины шоссе. Рядом, не мигая, смотрел в небо широко открытыми глазами доктор Парух. Малина лежала возле потерявшего сознание Барыцкого, чуть подальше сидел на откосе окровавленный Плихоцкий, обхватив обеими руками забинтованную голову. Лицо Качоровского было залито кровью. В сущности, он получил пустяковые травмы, порезы головы и лица, но потерял массу крови и находился в тяжелейшем шоке. Как сквозь туман, видел склонившихся над ним людей, бинт из автомобильной аптечки в чьих-то неловких руках, рот был полон крови, нарастала боль в спине, груди, руках. Услыхав завывание сирен, приближающихся машин «Скорой помощи» и милицейских машин, он снова потерял сознание.

Пришел в себя в карете «Скорой помощи»: ему как раз делали укол. С трудом выплюнул сгусток крови, забивший рот. Санитару пришлось силой удержать его на носилках. Качоровский выкрикивал какие-то бессвязные фразы, пытался вскочить, посмотреть, кто лежит неподвижно на верхних носилках, прямо над ним, а когда санитар снова его укладывал, стоны превращались в мольбы.

— Скажи, что случилось? Это не моя вина. Я не виноват, люди погибли не из-за меня.

Врач, молодой, еще неопытный и взволнованный происшествием, сделал водителю очередной укол дрожащими руками. Ему полегчало, весь мир тотчас провалился в кромешный мрак.

В палате интенсивной терапии Качоровский очнулся с тяжелой головой, еще полусонный. Мутило от запаха карболки и хлора. За окном сгущались сумерки. Возле койки сидел молодой мужчина в белом халате, со скучающе-выжидательным выражением лица. Над изголовьем горела тусклая лампочка, которая настолько ослепила Качоровского, открывшего глаза, что тот даже воскликнул: «Погасите свет!» Молодой человек оживился и повеселел: он дожидался уже почти час. Пододвинул стул поближе к койке, наклонился и из кармана халата вытащил тетрадку в целлофановой обложке.

— Свет понадобится, — сказал он, щелкая ярко-красной шариковой ручкой. — Не открывайте глаз, если лампочка раздражает. Я должен допросить вас по существу данного происшествия. Я прокурор.

— Ведь я ж не виноват, — простонал Качоровский.

— Пожалуйста, отвечайте на вопросы.

Качоровский рванулся, попытался сесть.

— Я хочу знать, что с остальными! — крикнул он истошным голосом.

Плихоцкий зашевелился на своей койке у окна и прошептал:

— Скажите ему! Вы слышите! Скажите!

— Ладно, ладно! — буркнул прокурор. — Всему свое время.

Вошла медсестра, придержала Качоровского за плечи.

— Спокойно, спокойно! — повторяла она, как слова колыбельной. От нее пахло дешевым одеколоном и дезинфицирующими средствами.