Современная польская повесть: 70-е годы

Судья (мальчику). Почему он был страшен?

Мальчик. Глаза, глаза были страшные, и руки.

Судья (мальчику). Почему руки?

Мальчик. Не знаю почему, но были страшные.

Судья (мальчику). Может, попробуешь объяснить, почему руки конюха были страшные?

Мальчик. Они были большие, черные, хотели что-то схватить, а не знали что, были страшные.

Из дальнейших показаний главного свидетеля следует, что тот конюх, выкрикнув страшные крики-приказы — перестань, перестань, — вдруг замолк, присмирел и стал размахивать большими черными руками; и казалось, будто он отгонял рой остервеневших ос; он так вел себя, словно удивлялся, что его руки, отгоняющие ос, двигаются не так, как ему хочется; ему хотелось махать ими ловко и быстро, чтобы избавиться от назойливых ос, а руки не хотели его слушаться.

И он наконец, повернувшись к полям, спросил неизвестно кого, может быть, те далекие просторы — что это, что это, что это?

А потом схватился за грудь, будто на ней уместился весь осиный рой, и казалось, будто он хотел задушить их на своей груди, мял их, бил себя в грудь этими огромными, черными руками, сам себя толкал назад и наконец свалил сам себя, упал навзничь рядом с ясновельможной паненкой, головой к ней.

Из дальнейшего рассказа главного свидетеля следует, что второй конюх продолжал уговаривать ясновельможную паненку встать и продолжить танец, тряс ее за плечи; потом стал просить о том же своего товарища; в конце концов встал и так же, как до этого его товарищ, повернулся лицом к открытым просторам, строил гримасы, размахивал руками, словно отчитывал эти просторы за то, что ясновельможная паненка и его сердечный друг не могут встать и пойти в пляс.

А потом с ним что-то случилось, и он склонил голову низко к земле и начал быстро ходить по кругу, словно что-то искал; а потом с опущенной головой завертелся вдруг на месте; он очень хотел выпрямиться, но не мог; он размахивал руками, как птица крыльями, но головы поднять не мог; и, как ни старался приподнять голову, она все ниже опускалась, так что в конце концов ему пришлось опереться руками о землю.

Какое-то время он шел на четвереньках, словно усталая скотина, в сторону неподвижно лежащих товарищей по веселью, а потом руки и ноги под ним медленно вытянулись, и он распластался на земле; и уже лежа на животе, извиваясь, словно огромный дождевой червь, сумел доползти до них и сумел выбрать прекрасное место для своего лица: он положил его на голую грудь ясновельможной паненки.

Судья (мальчику.) Что было потом?

Мальчик. Потом бой стал затихать.

Судья (мальчику). То есть?

Мальчик. Пули щелкали не так часто, и были большие перерывы между взрывами.

Судья (мальчику). В подвал больше никто не входил?

Мальчик. Никто, в перерывах между взрывами было слышно, как из бочки хлещет вино.

Судья (мальчику). Еще не вылилось?

Мальчик. Бочка была огромная.

Судья (мальчику). Что было потом?

Мальчик. Потом бой прекратился, и я вылез из развалин, потому что хотел посмотреть на конюхов и ясновельможную паненку.

Это его любопытство и привело к тому, что теперь у него нет руки; а ведь он мог еще какое-то время посидеть в развалинах и переждать там тот последний, запоздалый разрыв снаряда; уж столько диковинных вещей он увидел, начиная с пронзительной яркости огненного дерева, поднявшегося в небо, когда снаряд попал в ригу, и кончая смертью конюхов и ясновельможной паненки.

Зачем он спешил к убитым, зачем после предпоследнего взрыва, показавшегося ему последним, он выскочил из развалин и побежал посмотреть на мертвых конюхов и мертвую ясновельможную паненку?

Судья в своем стремлении как можно детальнее восстановить картину совершенно напрасно обратился к безрукому мальчику, свидетелю последних часов жизни двух старых конюхов и их девушки, ясновельможной паненки.

Ну что мог ответить мальчик на этот сакраментальный, продиктованный нетерпением суда вопрос — что было потом? Он мог ответить только — потом было это со мной.

Таков его последний ответ в книге судебных протоколов да еще взмах обрубком руки — посмотрите, мол, на безрукий бок; наверняка он хотел бог весть в какой раз избавить себя от переживания того, что случилось с ним, когда из-за мглистого горизонта прилетел еще один, на сей раз уже действительно последний в бою за дворец снаряд, несущий в себе ту острую «бритву», тот «тесак» для точного отрезания рук.

И суд сообразил, что следует прекратить допрос главного свидетеля, показания которого, подробно освещая важные события, косвенно помогли показать облик А. В. и сделали беспочвенным последнее звено «перечня», той «литании», которую произносил Б. М., подсекая ноги А. В., ведомого на повешение.