Современная повесть ГДР

Горсть праха в стандартном квадрате земли для урны. Не требует особого ухода, безлик, как сама смерть в больших городах. Кое-какие научные результаты. Их уже превзошли и вряд ли еще цитируют. Кое-какие намеки и забавные историйки, очень быстро иссякнувшие, поскольку слишком многие не хотят этих воспоминаний.

Так что же?

Смысл жизни — в самой жизни. Она не нуждается в оправдании извне. Я получила благую весть. Овладела ею. В корне преобразила. Как единственную в своем роде, неповторимую, ибо каждый человек — единственный в своем роде. И я передаю ее дальше. Оставляю в людях, окружающих меня, след, который, слившись со всеми другими следами, вновь станет благой вестью, даже если имя мое будет давно забыто. Мы бессмертны, пока жизнь на земле продолжается.

52

Цветущая сирень у стены. Молодые женщины сидят на качелях и болтают. Ребенок повалил другого ребенка в траву. Мужчины тащат ящик с напитками. Аромат кофе доносится с веранды. Я лежу в шезлонге и наслаждаюсь праздничным оживлением. Высоко в небе носятся ласточки. Их в этом году куда меньше. Что-то их постигло.

HELGA KÖNIGSDORF Respektloser Umgang © Aufbau-Verlag, Berlin und Weimar 1987

Вернер Гайдучек ПРЕГРЕШЕНИЕ ©Перевод. С. Фридлянд

Одна из житейских бурь, на которые так щедро наше столетие, занесла Элизабет Бош из Богемии в Саксонию, в ту деревеньку, где, по преданию, Наполеон провел ночь перед битвой под Лейпцигом, которая стоила ему империи и короны. Здесь Элизабет и осела, произвела на свет двух детишек и, можно сказать, жила не тужила. Но тут на шахте случился оползень и завалил ее мужа. Сыну тогда было семь лет, дочери — два года, и на то, чтобы горевать, у вдовы просто не оставалось времени. Профессией она никакой не обзавелась, надо было пораскинуть умом, на что жить дальше. Буроугольный комбинат выхлопотал для нее новую квартиру, взял шефство над детьми и вообще помогал, чем мог, но мужа ей, само собой, не воскресил, и Элизабет Бош начала приноравливаться к новым обстоятельствам. Замуж она решила больше не выходить, хоть и была достаточно молода, жила только для детей и теперь могла гордиться, что вырастила из них обоих вполне достойных людей. Сын защитил диссертацию, его сделали ведущим редактором в окружной газете, дочь училась на философском факультете. Элизабет была вполне счастлива — по-своему, конечно, — и уж никак не думала, что в ее жизни еще может произойти что-нибудь значительное. Но тут она повстречала Якоба Алена, который хоть и носил французскую фамилию, но был самый настоящий немец и работал докером на Вальхафен в Гамбурге.

К ним в деревню он попал по чистой случайности, если можно назвать случайностью страсть к коллекционированию марок. Он провел отпуск в Берлине, на Ваннзее, у своего брата, а по дороге домой решил завернуть в Саксонию, как раз туда, где жила Элизабет Бош. В той деревне у него был приятель, тоже филателист. Они уже много лет переписывались, но до личного знакомства дело как-то не доходило. А теперь вот сподобились познакомиться. Всю ночь напролет они просидели над кляссерами, блоками и одиночными марками, пили, разговаривали и за разговором не заметили, как наступило утро, хотя они и половины не успели друг другу сказать. Вот почему они решили, чтобы Якоб задержался в деревне еще на один день. Вдобавок у Якоба в голове шумело с похмелья, так что подобная задержка его вполне устраивала.

Лаутенбах ушел на работу, его жена тоже, и гамбуржец оказался предоставлен самому себе. Хорошенько выспавшись, он отправился в общинный совет, полагая, что, раз он задерживается, надо просить продления визы на один день. Бургомистр разъезжал по полям сельскохозяйственного кооператива, в совете была только Элизабет Бош, она мыла полы.

Женщина заставила мужчину какое-то время простоять в дверях; лишь почувствовав, что его ожидание ей самой в тягость, она сказала:

— Нет никого, — и, поскольку он все равно стоял в дверях, повторила: — Нет никого!

Под взглядом мужчины она немного смутилась: фартук у ней был в пятнах, волосы не прибраны, ноги — босые и грязные. Внезапно увидев себя со стороны, она от смущения задела настольную лампу. Лампа упала. Ален подскочил, чтобы вернуть лампу на прежнее место, но женщина выкрикнула с досадой:

— Да нет же никого, сколько раз повторять!

— Очень жаль, — сказал Якоб.

Они молча поглядели друг на друга, потом Якоб ушел. Но едва он ушел, Элизабет пожалела, что так грубо с ним разговаривала. Она видела, как он идет вдоль улицы, перешагивая через трещины, оставшиеся в асфальте с прошлой зимы. Какая-то собака, высунув морду из-под ворот, облаяла его, он испуганно шарахнулся в сторону. Элизабет он показался беспомощным и каким-то неприкаянным. Господи, подумала она, как он ходит, в жизни не видела, чтобы человек так ходил. Она подбежала к окну и велела Алену прийти к двум, тогда кто-нибудь в совете будет, бургомистр будет, непременно будет, пусть только придет к двум. Ален поднял руку, словно хотел помахать Элизабет, но на самом деле он просто дал ей понять, что все слышал.