Современная повесть ГДР

Хорошо, что мать пошла провожать меня. Когда мы проходили по школьному коридору, я вдруг почувствовал, что мой путь действительно не из легких. Ботинки жали, ноги словно налились свинцом. Одному мне было бы не дойти. Такое со мной уже случалось. Мать подхватила меня под руку. На нас смотрели ребята. По-моему, мы были красивой парой.

Наконец мы оказались перед дверью класса.

— Это Рауль, — сказала мать, обращаясь к господину Мельхозе, моему новому классному руководителю. Я протянул ему руку. Но он недолго продержал ее в своей и тотчас схватил руку матери. Мельхозе был, пожалуй, одних лет с моим отцом. Он смотрел в зеленые глаза моей матери до тех пор, пока не отзвенел звонок и двери классов с грохотом не захлопнулись. Она ему явно нравилась, я это видел. Тогда я еще не знал, что господин Мельхозе хороший учитель. Меня несколько угнетала мысль, что он знает о моих недостатках. Ну, может быть, он отнесется ко мне снисходительнее, учитывая, что я родился от такой красавицы, подумал я.

Мать поцеловала меня на прощание и сказала, чтобы я держал ухо востро.

Я знал, что она имела в виду. С тех пор как я побывал в Пелицхофе, я научился понимать природу. Звери держат ухо востро, или, как говорит лесничий, «прядают ушами», чтобы от них не укрылся даже малейший шорох. Их жизнь всегда в опасности, и они вынуждены быть настороже.

Я стоял перед классом. Двадцать мальчишек и девчонок разглядывали меня, словно какую-то диковинку. Они хихикали и перешептывались, но о чем, я, как ни навострял уши, понять не мог. Обхватив голову руками или подперев кулаком подбородок, они уставились на меня снизу вверх. Их, конечно, удивляло, что такой верзила появился в классе в разгар учебного года. Наверное, они решили, что я долго лежал в больнице.

— Это Рауль Хабенихт[17], — объявил господин Мельхозе.

В классе раздался хохот.

Матери моя фамилия тоже не нравится. Она хочет переписать ее на Ленгефельд — по своему новому мужу, который мне вообще никто. Поэтому я возражаю.

— Что тут смешного? — спросил господин Мельхозе. — Моя фамилия, например, Мельхозе[18], но ведь никто не смеется над этим.

На господине Мельхозе были довольно потертые джинсы, да и в остальном он напоминал мне моего отца Хайнера, которого я ужасно люблю и над которым никто не смеется, потому что хорошая фигура производит больше впечатления, чем любая фамилия.

— Мать Рауля Хабенихта недавно переехала в наш город, — объяснил господин Мельхозе. — Раулю придется повторить четвертый класс по вполне определенным причинам. Быть может, ты назовешь их? — Он вопросительно посмотрел на меня.

— Не сегодня, — сказал я.

— Ну хорошо, — согласился господин Мельхозе. — У нас еще масса времени. — Он указал мне, куда сесть.

С этого дня я сижу с малышами, которых я всех перерос на целую голову. Это такой шустрый народец. Нет, пока что я им ни о чем не буду рассказывать, сначала надо узнать их поближе. Потом, возможно, я и поведаю им, как я и родители делали зарубки на моей жизни, пока из них не образовался глубокий порез. Смешное это слово — «порез», но оно отражает истину, потому что, когда мне стало невмоготу и я сбежал со своим другом в Пелицхоф, я почувствовал такую боль, словно меня ударили ножом. Как известно, раньше не было настенных календарей, на которых люди крестиком отмечали бы наиболее памятные дни. Чтобы отметить что-нибудь важное, им приходилось делать зарубки на дверных балках, на каких-нибудь дубинках или на прикладах ружей. А свои жизненные зарубки я помню без резьбы по дереву и без настенных календарей.

2

Итак, пока что меня зовут Рауль Хабенихт. Другого имени я и не хочу. Ведь я как-никак довожусь родственником своему отцу Хайнеру Хабенихту. Отец звал меня Гиббоном, а моей матери это не нравилось. Она говорила, что у меня красивое имя, и произносила его так, словно оно состояло из двух маленьких слов: Рауль. Меня зовут Рауль, я не какая-нибудь там обезьяна бесхвостая. Это, конечно, правильно, хотя лазать я тоже умею хорошо. Я с удовольствием лазаю по своему отцу. Отец — красивый мужчина, с черной курчавой бородой, как у Карла Маркса, только он не такой маленький. Частенько мне приходилось тратить немало времени, чтобы залезть отцу на голову: во-первых, потому, что он такой большой, а во-вторых, потому, что он пытался меня стряхнуть. Такая у нас была игра, и я выигрывал, если он начинал пыхтеть и признавался: твоя взяла, Гиббон.

Однажды, когда мы с ним так бесились, ему удалось рывком сбросить меня. Перекувырнувшись, я нечаянно задел ботинком буфетное стекло. Мать устроила из-за осколков страшный скандал. Она кричала, что отец заслуживает фамилию Хабенихт, потому что у него вот столечко ума: она придвинула большой палец к указательному, словно держала между ними крупинку соли.

Моя мать утверждает, что отец мой не развивался. Мне кажется, что брак чем-то напоминает школу: одному все дается легко, другому приходится напрягаться, чтобы не отставать. Раньше я считал, что в десятом классе стрессы наконец прекратятся, но если развиваться приходится еще и в браке, то я от него отказываюсь.