Современная повесть ГДР

— Вы все говорите, мол, Эрих убит. А кто его, собственно, видел мертвым? — И сама себе ответила: — Никто. — Она говорила так тихо, что отец едва мог ее расслышать. — А если он меня ищет? А если он не знает, куда ему деться? Может, он где-нибудь здесь, поблизости, и я нужна ему, и он ночует на нашем чердаке?

— Хильда, — проговорил отец, — ну что ты выдумываешь?

Она остановилась, отец потянул ее вперед.

— Пойдем, только не вздумай здесь падать в обморок. Пожалуйста, пойдем же.

— Помоги мне, Томас, — вдруг сказала Хильда, — помоги мне избавиться от ребенка!

— От какого еще ребенка?

— Помоги мне, Томас. Я схожу с ума.

В ночь после этого разговора мальчик то и дело просыпался. С тех пор как отсюда, из Богемии, один за другим покатили в рейх доверху груженные тяжелые немецкие грузовики (на подъеме они натужно ревели, набирая скорость), он спал неспокойно. Сквозь сон слышался голос матери:

— Ребенок? Йезус Мария, как же так! Хильда, и от кого?

— От этого, моего нового.

— Да он же страшный человек!

— Да. Ей нельзя иметь от него ребенка, — проговорил отец.

— Конечно, нет. Он курит сигареты одну за другой, ведрами глушит черный кофе. Эдакий прожигатель жизни. Да к тому же настоящий кобель: у него одно на уме…

Отец сказал:

— Он не стоит того, чтобы о нем говорили. Поэтому ей надо помочь. Она клянется, что Эрих жив и нуждается в ней.

— А ты веришь, что он жив?

— Не верю, но в этом мире все может случиться.

Мать долго молчала. Потом тихо и покорно произнесла:

— Помоги нам бог…

Два года назад, ноябрьским воскресным утром, около десяти часов Хильда постучала к ним в дверь. На лестничной площадке было темно, и она не нашла кнопку звонка. Дверь открыл мальчик, полураздетый (мать как раз пришивала пуговицу к его рубашке), в руке он держал маникюрные ножницы. Он собирался идти на концерт и по такому случаю обязан был остричь ногти. Мальчик поздоровался с молодой женщиной, и она спросила:

— Томас дома?

Мальчик крикнул:

— Тут пришла женщина, спрашивает отца!

Мать, выйдя к двери с рубашкой и иголкой в руках, с интересом заглянула в большие черные глаза незнакомки и позвала:

— Томас!

— Входи, Хильда, — пригласил отец и сказал, обращаясь к матери: — Она эмигрантка из рейха, перешла сюда три дня назад. Может помочь тебе по хозяйству, если не возражаешь.

Хильда остановилась у порога и внимательно осмотрела всех, пока они в свою очередь разглядывали ее. Мальчик взглянул на мать: от нее зависело, примут Хильду или нет. Мать же пыталась с первого взгляда определить, умеет ли та работать, здорова ли она, сильна ли, можно ли на нее положиться. Мальчику Хильда показалась немного растерянной, взбудораженной и очень ему понравилась.

Ее прислали, как сразу понял мальчик, товарищи отца. Все молчали, и, чтобы перебросить мост через молчание, Хильда просто сказала:

— Мне двадцать шесть лет. Если вы приютите меня, это будет для меня спасением. Ведь эмигранты не имеют права поступать на работу в Богемии. А я могу вести домашнее хозяйство…

— Главное — умеете ли вы готовить, — сказала мать. — Убираться-то не велика наука.

— Готовить я выучена.

— По-настоящему учились?

— В хорошей столовой.

Мать показала кухонный буфет, покрытый клеенкой стол и плиту, рядом с которой стояла на табуретке спиртовка.

— Сегодня у нас говядина в кислом соусе. Все уже готово. Спроси Томаса, он тебе покажет, где все остальное. А мы идем на утренний концерт.

— Хорошо, — оживилась Хильда и стянула пальто. — А где взять картошку?

— К говядине в кислом соусе подают кнедлики, — строго сказала мать и добавила: — У нас в Богемии.

Хильда повесила пальто на вешалку. Отец распахнул дверцы буфета. Мать откусила нитку. Мальчик надел рубашку и свитер, куртку и пальто, и мать с сыном отправились на воскресный утренний концерт. На прощание мальчик подал молодой женщине руку. Он почувствовал ее сильные теплые пальцы. Это пожатие ему было приятно. С большей охотой он остался бы сегодня дома. От пальто женщины тянуло застарелым запахом сигарет. Этот запах еще долго волновал его.