Современная румынская пьеса

Доктор.

Юноша, репортер.

Действие происходит в наши дни, в течение лета, вплоть до осенних дней.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Дом скульптора Круду в Снагове, курортном предместье Бухареста.

Обширный холл. В глубине стена, почти целиком из матового стекла, за нею — мастерская. Из холла раздвижные двери ведут в сад, тянущийся узкой полоской вдоль самой рампы. Сценическая конструкция выполнена площадками, причем мастерская занимает верхний, а сад — нижний планы.

Ночь. В мастерской темно, холл тонет в полумраке, в саду рассеянный лунный свет. Мгновение все неподвижно, потом в мастерской блеснул, заскользил по стенам огонек, намечая контуры причудливо меняющейся тени. Благодаря игре света тень становится то гигантской, то карликовой. Все это должно длиться не дольше, чем нужно для создания впечатления чего-то странного. Свет в мастерской гаснет, и в дверях появляется  М а н о л е  К р у д у. Это еще красивый мужчина, массивный и крепкий, с густыми, сильно поседевшими волосами; кажется, что ночью он поражен необъяснимой робостью, ощупывает предметы и ищет дорогу, будто слепой. Подойдя к двери в сад, останавливается.

М а н о л е. Нет, ничего не изменилось. Узнаю все вещи, и вещи узнают меня. Все стоит на своих местах — надежное, устойчивое. (Хочет шагнуть и вдруг отдергивает ногу, будто ступил в пустоту.) Опять я увидел пропасть. (Хрипло, сдавленно смеется.) Какая может быть пропасть в саду, сумасшедший! (Делает еще несколько шагов.) Мне нужно отдохнуть. Я устал от поездки. Да, так. Виновата усталость. (Подходит к скамейке, где вдруг шевелится кто-то, скрытый от нас до сих пор кустами.) Кто здесь?

Д о м н и к а. Я, сынок. На воздух вышел?

М а н о л е. Ты, Домника? Что ты тут делаешь, в такое время?

Д о м н и к а. Спать не могу. Жарко, вот косточки-то и поют. Тоже вон и на луну и на деревья гляжу… А у тебя болит что?

М а н о л е (садясь). Нет, ничего не болит.

Д о м н и к а. Слыхала, хвораешь ты?

М а н о л е. Долетел слушок? Неправда это. Сердце немного беспокоило. Теперь хорошо. С такими болячками еще лет двадцать прожить можно. Отец умер в девяносто, а мне всего пятьдесят восемь. Тебе сколько?

Д о м н и к а. Восемьдесят пять, сынок.

М а н о л е. Видишь? А мне только пятьдесят восемь. В полной силе.

Д о м н и к а. Правду говорят, что дошел ты, как Александр Македон, до самых земель индийских? Долгонько тебя не было, Маноле?

М а н о л е. Четыре года. А ты не переменилась.

Д о м н и к а. Только к смерти чуток поближе. Чуток да еще чуток, глядишь — и готова, отбегалась. Ладно, хватит мне. А уж и рада я, что тебя еще повидать довелось. Своим молоком тебя выкормила, на своих руках вынянчила. Забыл небось, как звал меня? Няня Домника.

М а н о л е. Помню, не забыл. Как с тобой Аглая обращается?

Д о м н и к а. Хорошо, ничего не скажешь. Кормит вволю. Покрикивает, правда, да я цельный день у себя в комнатушке сижу. Ты по-прежнему большой человек, Маноле? Пишут еще в газетах про тебя? Ай обнищал, потому и домой воротился?

М а н о л е. Не обнищал. Куда деньги девать, и не знаю.

Д о м н и к а. Не греши языком. Деньги — вещь хорошая. Да и двое сынов у тебя. (Пауза.) Верно, что и Тома возвращается?

М а н о л е. Так Аглая говорит. Писал будто бы.

Д о м н и к а. Тома на тебя похож. Доброе семя твое. Влад-то хоть и строгает камень, как ты, а все как не твоя кровь.

М а н о л е. Одержимый он. Я таким же в молодости был.

Д о м н и к а. Дикая яблонька он.

Пауза.

Знаешь, он все вокруг девчонки вьется.

М а н о л е. Что за девчонка?

Д о м н и к а. Аглаина дочка.

М а н о л е. Скажешь тоже… Ребенок она.

Д о м н и к а. Подросла, пока ты не видел. Семнадцать годков.