Современная русская литература. Статьи, эссе, интервью

Маленькая морская свинка Мукки, вытащившая «билетик счастья» мальчику, и мудрый старик с коробкой счастливых предсказаний на плече становятся воспоминанием и путеводным компасом всей жизни героя, смотрящего на пройденный путь с достаточно большой высоты минувших лет: «Знаешь, наверное, придёт время, когда я тоже повешу через плечо деревянный ящик с морской свинкой и пойду по земле гадать людям счастье».

Если отталкиваться от слов «гадающего счастье» старика, предсказавшего будущему писателю дипломатическую карьеру, то «дипломаты живут за границей и красиво говорят». И частые поездки за рубеж, и изящная работа Вацлава Михальского со словом нам хорошо известны, а его литературный опыт окончательно убеждает нас в том, что предсказание старика в той или иной форме сбылось.

С исключительной остротой писатель осознаёт значимость в своей жизни не только встреч, но и «невстреч», как, например, в рассказе «Не судьба» (2013): «Как будто показал мне Господь то, что никогда не будет дано, усмехнулся ласково и тихо молвил: – Не судьба». Этот лейтмотив звучит на протяжении всего творчества писателя, будто бы разделяя пространство событий на принадлежащее и не принадлежащее героям.

Например, в рассказе «Капитолийская волчица» (1973) Вацлав Михальский отслеживает несбывшиеся повороты судьбы, связывая их с прекрасной девушкой, с которой герою уже никогда не дано будет встретиться. В ход событий роковым образом вмешивается грубая приземлённая реальность с её «чугунной поступью»: в рассказе «Не судьба»– в виде беспардонного банщика со свёртком забытых трусов, в «Капитолийской волчице» – в облике венецианского «курчавого курносого парня с лоснящимся простоватым лицом», рисующего заученными штрихами. Жестокая действительность-«не судьба» корёжит судьбы героев рассказа «На улице» (1973), занимающего всего семь строк, но в этом мизерном объёме умещаются и отчётливо прочитываются две жизни, за которыми стоит типическая трагедия тысяч людей: «Он» и «Она» по причинам, которые автор выносит за скобки, когда-то давно выбрали «разные улицы»– не пошли навстречу своей любви, не стали судьбой друг для друга, и всё в их жизни пошло не так. Рука автора-повествователя безжалостно выводит поблёкшие и сломленные, смирившиеся с горькой «не-судьбой» образы героев, а «улица», соединившая по прошествии многих лет бывших возлюбленных, выступает холодным свидетелем этой встречи – символом утраты всякого доброго чувства, бездомности, чужести и «неузнавания». Отдельно взятая тема, прорастая сквозь полотно нескольких рассказов, обрастает нюансами, множится смыслами. Даже самый маленький фрагмент повествования играет богатым содержанием, насыщен цветом и чувствами.

Не уступает в красках событийной стороне воспроизведённый Вацлавом Михальским в рассказах букет национальных культур – это и «кавказцы», и «поляки», и «французы», и «евротурки»… «Конечно, вы могли бы меня притянуть за антисемитизм, но ничего не получится: все знают, что у меня папа был раввин» – с усмешкой замечает герой рассказа «Евротурки» (1999).

Едкая сатира, обращённая к характерным приметам современности («Евротурки», «Платонов-ченч» (1999)), высвечивает вопиющие реалии наших дней— чаще всего это чеховская линия попрания культурной традиции оборотистыми умельцами-прагматиками, замена живого, духовного неживым, безликим и «выгодным». Вацлав Михальский напрямую выступает в защиту литературы и русских писателей в рассказах «Платонов-ченч», «Орфей» (1976) (рассказ посвящён Николаю Рубцову, с которым писатель был лично знаком), в статье «Чехов в Колобмо» (1984).

Вацлав Михальский-сатирик не обходит вниманием и советский период – «те времена, когда все были “винтиками” да “гайками”». Но ярче всего в авторском фокусе обретает резкость период конца 1980-1990-х гг. как время «голого неприкрытого хряпанья». Желание «отхряпать» чего-нибудь для собственной пользы, и побольше, вызывает, например у Алексея Андреевича из рассказа «Воспоминание об Австралии» (1988), «горькое чувство досады, похожее на изжогу». Герой задаётся вопросом, остающимся без ответа: «Когда прекратится это всеобщее хряпанье?».

В мире, в котором нарушился порядок вещей, автор возлагает последнюю надежду на женщин: «Разве не на них выехали и перед войной, и в войну, и после войны – не на их адском труде и терпении?» – одновременно печально размышляя и о том, «почему же так переменилась природа женщин», которых теперь, по подслушанному слову одной неграмотной горянки, «раскобелили».