Современная семья

— Мы очень долго это обсуждали, пытались найти выход, но дело в том, что со временем мы просто отдалились, — говорит мама.

Я стараюсь поймать взгляд Хокона, но он разглядывает стол. Агнару давно разрешили уйти, и теперь он сидит в шезлонге в нескольких метрах от нас. К счастью, Агнар в наушниках и не слышит, что происходит. Хедда уже давно спит.

— Мы попробуем разобраться в этом поодиночке, уже много лет все было… не так, — объясняет папа. — Время от времени я пытался поговорить с вами об этом.

— Только не со мной, — произносит Хокон.

И не со мной, насколько я помню. Становится тихо. Мама с папой похожи на пристыженных детей, мне больно за них. Я механически беру папину руку и сжимаю ее, но тут же отпускаю, заметив мамин взгляд и то, как нервно и одиноко разглаживает скатерть ее рука. Я не в силах контролировать свои мысли, они перескакивают с одного на другое: как я скажу об этом Агнару и Хедде, как папа будет забирать из дома свои вещи, а может быть, наоборот, мама; дом в Тосене без маминого кресла в углу; кого из них мы пригласим на Рождество… я сама превращаюсь в ребенка.

Внезапно раздается смех Эллен. И он звучит искренне.

— Отдалились? Будущее? Серьезно? Да вам же обоим уже семьдесят!

ЭЛЛЕН

В мясе много крови, алая жидкость сочится между волокон филе телятины, когда я протыкаю вилкой корочку стейка. Изо всех сил стараюсь не вспоминать о той крови, которую видела сегодня утром, проснувшись от нее. Большие кровяные пятна на постельном белье, пижаме и на моих бедрах. «Мое тело хочет что-то доказать», — сказала я Симену, стягивая с кровати простыни. Он еще лежал. «Даже не думай, — говорит мое тело, — я покажу тебе, что чем больше ты надеешься, тем сильнее и тверже мое „нет"». «Ни черта у тебя не выйдет», — пробормотала я быстро и очень тихо. В этот раз я не плакала, не то что месяц назад.

В прошлом месяце, точнее двадцать девять дней тому назад, утром в Осло была низкая облачность и шел холодный дождь.

Солнечные лучи, проникшие через окно, когда я стояла под душем сегодня утром, запах моря и пряный аромат воздуха здесь, в Италии, помогли мне чуть спокойнее справиться с этим поражением. «Все-таки сегодня папин день рождения, — сказала я Симену, когда вода смыла с меня кровь и первую болезненную реакцию. — В любом случае буду делать вид, что ничего не случилось, спрячу в себе». Он ответил: «Да, давай воспользуемся этим днем по полной программе», крепко обнял, и мне показалось, что его согнутая шея пахнет разочарованием.

Я высвободилась из его рук и вышла из комнаты, не обернувшись. На кухне первой, в чьи глаза я взглянула, была Хедда. Я старалась не смотреть на нее, чтобы не потерять самообладания, потому что Хедда всегда напоминает мне о том, чего у меня нет. В этом году она так выводила меня из себя, что я едва сдерживалась; ярость приходит ниоткуда и внезапно накрывает меня, и остается только отстраниться. Безобразное состояние, и я даже не смогла признаться в этом Симену, потому что сознаю, насколько все неправильно, мелко и постыдно. Поэтому сегодня я решила приготовить для Хедды джем, конечно прежде всего в пику Лив, да еще положила побольше сахара — Лив с Олафом, по-видимому, боятся его больше всего на свете. И вдруг сегодня мне легче оттого, что рядом Хедда и я могу касаться ее шелковистых волос и нежной кожи, смотреть, как искренне она наслаждается приторным до невозможности джемом, который я приготовила только для нее.

Легче и от покупки сумки за пять тысяч крон; сознание необходимо переключить на что-то другое. Легче оттого, что Симен остался дома с моей семьей и провел утро, играя в бассейне с Агнаром и Хеддой, — может быть, это было самым простым решением, пусть так. Легче, если прогуляться по площади старого города, вместе с Лив выбирать мясо и овощи, разговаривать, о чем угодно — об ужине, о том, что папе уже семьдесят. «Помню, в детстве я часто пробовала вообразить, каким он будет в старости, — рассказывала мне Лив. — Ну вот как он будет выглядеть в семьдесят лет, к примеру, ведь тогда он будет совсем древним. Наверное, я даже толком не могла представить себе, что можно жить так долго. А оказалось, что он вообще не изменился».

Не думаю, что папа не изменился: он стал как бы утрированной версией самого себя, даже в чем-то карикатурной. Я пыталась объяснить это Симену перед отъездом в Италию. «Как и большинство людей, — заметил Симен. — Ближе к концу человек просто себя пародирует, хочет он того или нет». — «Интересно, почему так происходит, — сказала я. — Может, из-за того, что скоро умрут, люди стараются оставить точное впечатление о себе перед тем, как уйти, чтобы мы, оставшиеся, лучше их запомнили?» Симен рассмеялся: «Страшно себе представить, какой ты будешь в семьдесят, в тебе уже столько пафоса». И добавил: «Но поскольку мы все с возрастом зацикливаемся на себе, может, я и не замечу».