Современная семья

Хокон сообщил мне, что мама с Мортеном познакомились на Сицилии и с тех пор продолжают общаться. И в общем, это все, что ему известно. Я не стала настаивать, так и не сумев определить по его голосу, действительно ли он воспринимает это так легко или все же расстроен. Мое раздражение неожиданно сменило объект и обратилось на папу и маму: с одной стороны, они постоянно старались ограждать Хокона от любых огорчений, а с другой — поскольку они оба так близки к нему, а он так зависим от них, родители разговаривают с ним больше, и ему приходится куда тяжелее, чем Лив или мне.

«А с Лив ты не говорил?» — спросила я. «Нет, она мне не звонила. А тебе?» — «Тоже нет. Наверняка страшно занята на работе и с детьми». — «Да», — согласился Хокон. И несмотря на то, что он умеет поддерживать беседу намного лучше, чем я, и в принципе способен разговаривать с кем угодно, где угодно и о чем угодно, вдруг стало тихо. В конце концов Хокон сказал, что ему пора, а я автоматически ответила «созвонимся на днях», сама в это не веря; он утвердительно хмыкнул, и мы оба повесили трубку.

Лив словно подслушала наш разговор и на следующий день прислала сообщение, предлагая собраться втроем и выпить пива.

Мы встретились несколько дней назад в Тёйене — конечно, там, где удобнее всего Хокону: он недавно купил квартиру в районе Кампен. Хотя ему ближе всех и он должен был прийти первым, я опередила его на десять минут. Лив прислала сообщение, что придет позже, так горячо извиняясь, что нельзя было сердиться, хотя я никогда не понимала, как некоторым людям удается постоянно опаздывать. Вот, к примеру, мои брат и сестра. «Опаздывать — это не круто», — объясняла я Хокону. Подозреваю, что он думает именно так и как бы демонстрирует силу, не обращая внимания на лишние пять минут или на время вообще. «Нежелание серьезно относиться к чужому времени и договоренностям попросту от невоспитанности и выдает твою неуверенность», — говорю я. «Невоспитанность», пожалуй, самое страшное слово в нашей семье. И папа, и мама с самого раннего нашего возраста обозначали им что-то ужасное, чего нужно бояться, равно всего вульгарного и пошлого. В последние дни мне несколько раз хотелось позвонить маме, чтобы сказать, как пошло выглядит ее поведение, как это невероятно вульгарно — познакомиться на курорте с мужиком, едва расставшись с мужем. Особенно в семьдесят лет.

Хокон вошел в кафе в Тёйене в десять минут восьмого. «Сейчас семь часов десять минут», — констатировала я, пока он вешал куртку на спинку стула. «Так и Лив пока нет», — заметил он в свое оправдание. «Да, но она хотя бы написала». — «Ну извини, — сказал Хокон. — Можно я в утешение закажу тебе пива?» — «Да, надо ведь почтить память Клинтон», — ответила я, понимая, что Хокон немедленно углубится в дискуссию, которая в этом году повторялась уже несколько раз. Разговаривать с братом и сестрой — одно из моих самых любимых занятий: что-то понятно без слов, а другое изумляет, и мы одновременно похожи и непохожи в том, как думаем и говорим. И хотя Лив и Хокон способны поразить меня новыми аргументами, в основном я могу предугадать направление и логику их мысли.

Но я не предвидела ни одного из обвинений, которые Лив бросила в лицо мне и Хокону, когда она наконец появилась двадцать минут спустя.

Мы с Лив всегда часто ссорились, а до подросткового возраста вдобавок и дрались. Помню, как она цеплялась за дверцу холодильника, чтобы посильней размахнуться для толчка или пинка, нацеленного на меня, а я тянула ее за волосы, впивалась ногтями в предплечье и щипалась. Но все эти схватки, насколько помню, проходили бесследно, мы не придавали им значения. Скорее они были элементом нашего общения, и мы могли рассмеяться, едва окончив драку, это не задевало нас изнутри. Те немногие ссоры, которые мне запомнились, были связаны с чем-то другим: так, однажды после летних каникул в нашем домике Лив заявила, что мама и папа разводятся — все из-за меня, и целую осень я ходила с жутким комом в животе, выискивая признаки того, что так и случится. «Тем летом и осенью действительно была очень тяжелая атмосфера, и виновата в этом была ты», — говорила мне Лив позднее. Я и сама верила в это, потому что летом со мной было трудно.

Теперь понятно, что это не имело отношения ни ко мне, ни к гормонам, из-за которых я тогда перестала узнавать свое тело и мысли; ни к тому, что я постоянно была злой и расстроенной, как никогда прежде, ненавидела свое тело и ходила по пляжу в огромных худи, раздражаясь на маму и папу. Они казались мне глупыми и несправедливыми, я бунтовала против всего, что они делали, и при любом удобном случае ужасно, коварно нападала на маму, отвергая ее попытки приблизиться ко мне. Все это закончилось тем, что однажды вечером в конце лета я вылила котел с крабами, поссорившись с папой, который не пустил меня в гости к подружке, жившей по соседству, потому что к нам должны были приехать дядя с тетей.